биография должна быть чистой, скрывать от начальства нельзя. Сначала скрывают по мелочи, потом по-крупному, а дальше уже и преступлением может запахнуть.
– Пока что наружку не снимайте, собирайте о ней дополнительные данные, кроме того, попросите немецких друзей отстранить ее от заграничных поездок. На всякий случай. Кашу маслом не испортишь.
– Будет сделано.
Голованов встал и покинул кабинет, а Петровский поехал на стрельбище, где его уже ожидал пунктуальный Сташинский. Стреляли и по движущейся мишени, и по тарелочкам, и из разных поз, и из автомобиля. Богдан формы не потерял, наоборот, бил точно в яблочко, уверенно и весело, как и подобает настоящему боевику и спортсмену, несанкционированная ночь с немкой на точность попадания не повлияла.
Отстрелявшись, набросили брезентовые куртки, надели резиновые охотничьи сапоги и с двумя овчарками двинулись погулять по лесу. Деревья тревожно гудели под порывами ветра, солнце слабо пробивалось сквозь сосновые ветки, тут же уходя в сырь, резвились белки, сновали тут и там, весело помахивая пушистыми хвостиками, забирались на верхушки, прыгали и перепрыгивали, вертели мордочками, словно подглядывали и подслушивали.
– Больше всего меня беспокоит охрана, – говорил Богдан. – Заслоняют ли они его сразу же после выхода из машины? Доводят ли до двери?
– Только вчера мы получили из резидентуры описание местожительства Бандеры, по их данным, он часто приезжает домой без всякой охраны. Надо лично посмотреть, как выглядит все на месте.
Богдан улыбался, глядел на солнце, продиравшееся сквозь деревья, согласно кивал и думал, что неплохо было бы поймать одну такую белку и подарить Инге.
– В Берлине тут неплохие девочки, правда? Я вчера с одной неплохо провел вечер… – провоцировал на откровенность Петровский и блаженно улыбался.
– И все-таки мне до конца неясно: каким образом я буду убирать Бандеру?
– Скорее всего, так же как и Ребета.
Затошнило. Нет, он не пойдет в подъезд, он задохнется там, он потеряет сознание.
– Лучше стрелять. В подъезде бегают люди.
Богдан вынул из кармана миниатюрный «браунинг» и произвел три выстрела по деревьям. Три белки камнем пали на траву и замерли, дрыгая лапками, одну он поднял и положил в рюкзачок.
– В твоих способностях я не сомневаюсь.
Ничего не рассказал об Инге, думал Петровский, ни слова не сказал, сукин сын, за это ведь можно в двадцать четыре часа выставить в Москву, а оттуда и еще подальше, в какой-нибудь Конотоп, в местное управление. Там и в глаза не видели иностранцев, но зато усердно против них работают, захлебываясь от счастья в водке. С другой стороны, не такой уж это и великий грех, сам год назад по пьянке переспал с одной немкой, большой мастерицей по этому делу, трясся потом целый год, все боялся, что кто-нибудь стукнет, но пронесло, отделался гонореей. И все же, и все же…
– Как твои личные дела? – теперь уже
