нередко риторизма, может тем не менее считаться весьма показательной для современной официальной римской доктрины о папе и Церкви. Так, например, в торжественно-ликующем оповещении об избрании нынешнего папы Пия XI, обращенном кардиналом-викарием 7 февраля 1922 года ко всему католическому миру (напечатано в органе Ватикана «L’Osservatore Romano» от 8 февраля 1922 года), читаем между прочим следующие слова: «Счастливый Рим: ибо он один обладает обеими Дарохранительницами: Дарохранительницей евхаристической, в которой Иисус преподает Себя всем сердцам, и Ватиканом, где Иисус устами папы преподает слово истины, неизменное и непогрешимое» – «Roma felice, che sola possiede i due tabernacoli: il tabernacolo eucaristico donde Gesu se comunica a tutti i cuori e il Vaticano donde Gesu per la bocca del Papa, a tutti gli uomini trassmette la parola di verita, immutabile ed infallibile».
Эта параллель проводится также и в письменном обращении нынешнего папы Пия XI от 23 мая 1929 года (через посредство кардинала – статс-секретаря) к кардиналу-викарию Рима по поводу диоцезального евхаристического конгресса в Риме: «Как невозможно иметь искреннюю и действенную любовь к евхаристическому Иисусу без одновременного послушания и детской преданности по отношению к Его наместнику на земле, так никто не сможет с верностью и любовью последовать преемнику святого Петра, который не получает от хлеба ангелов силу, нужную для преуспеяния на пути духа. Эта двойная любовь должна объединиться во единый акт благодарения Богу, который даровал нам в папе верного руководителя, а в Евхаристии духовное питание»…
В книжке Bougaud и в близких к ней писаниях и выступлениях особенно характерно и ярко выступает то, что мы назвали опасностью «мистической замены» великого живого организма Церкви единым папой, сосредоточивающим в себе одном все обетования, данные Церкви.
Корень папских притязаний гораздо более заключается в этом стремлении фактически заменить невидимого Господа конкретно присутствующим наместником, в этом стремлении получить лишнюю вещественную, чувственно внешнюю опору для своей веры, чем во всех исторических аргументах. Нужно найти внешне чувственный критерий для истины – недостаточно католику Духа Божия, живущего в полноте Церкви: нужно ему формально-юридическое закрепление этой истины – и создается теория преемственной непогрешимости папы в делах веры, теория стройная, но противоречащая самой сущности Церкви и всему характеру соборного познания истины. Конечно, что и говорить – удобнее с внешней точки зрения иметь под рукой живого оракула, непререкаемо решающего авторитета во всех сомнениях и вопросах. Но то, что удобно, не есть еще истина.
Мистическое перенесение на папу свойств Церкви и благоговейное преклонение перед этим конкретным средоточием, воплощением жизни церковной – вот истинный корень религиозного возвеличения папского престола и сидящего на нем папы со стороны верующего католика. Это прежде всего предмет веры, а не результат рассуждений и исторических и экзегетических аргументов. История показывает лишь нам, как постепенно это притязание и эта вера возникли. Вот почему так трудно говорить с католиком на эту тему. Аргументам из истории и Священного Писания принадлежит на самом деле гораздо меньше значения,
