Ему не давали, потому что еще спасти надеялись. Нельзя воды давать. Но вошла медсестра вечером, и принесла ему пить. Потому что им там понятно стало, что его не спасти. И он с такой тоской, с такой болью на медсестру посмотрел, и попросил ее, знаешь о чем? Если он выздоровеет, замуж за него выйти. И таким голосом он это попросил, что… Мы ведь там уже очень много всего видели, а все равно от такого голоса вздрогнули. «Не успеем мы пожениться», – сказала ему медсестра, и от ее голоса тоже жутко стало. Она попросила нас закрыть глаза, и легла к нему в постель. Он умер счастливым. Только мы-то там остались. И видели, что у этой медсестры уже другие заботы.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Агния.
– Я не хочу, чтобы ты со мной вот также, из жалости… Я себя в зеркале вижу.
– Ты сейчас мне про себя рассказывал? – спросила она.
– Что значит – «про себя»?! – еще больше нахмурился он.
– Тот, с кем медсестра твоя в постель легла, это …это был ты?
– Ты вообще, меня слушаешь или нет?! – раздраженно воскликнул он, – я говорил, что он умер. В госпитале. Я, что, по твоему, умер?
– А я уже и не знаю, умер ты там или нет, – сказала она.
7
Быть может, не укради у нее кто-то продовольственные карточки, никуда бы не пошла с ним. Но от него пахло хлебом.
В последнее время Вера жила со спутанными мыслями. Она терялась в выученных словах своих ролей, и опаздывала на репетиции. Режиссер отчитывал ее за нерадивость, а она в ответ спрашивала, скоро ли им выдадут зарплату.
– Что ты все на деньги меряешь! – воскликнул режиссер, – какая меркантильность! Тебе бы только мольеровских скупердяев играть! Люди на войне кровь проливали. И в тылу тоже, знаешь, у станка стояли. Ничего, живут, не жалуются. Государству после войны, как человеку после болезни, восстановиться нужно. А ты здесь подрывную деятельность ведешь.
– Мне просто жить надо, – тихо ответила Вера, – у вас всех семьи, вы друг на друга опереться можете. А я одна. У меня нет никого.
Днем спустя, режиссер, при всех, устроил ей головомойку после спектакля, во время которого Вера упала в обморок на сцене.
– Это была сознательная провокация с твоей стороны, я уверен! – возмущался он, – актерский дар в себе почувствовала, да? Хотела нас тиранами перед зрителями выставить, – дескать, посмотрите-ка, как нас тут недокармливают?! Ты не понимаешь, что в своем лице ты все государство наше компрометируешь розыгрышами своими подлыми! И не думай, что все тебе с рук сойдет. Не сойдет.
Веру, которой и прежде никогда не доставалось главных ролей, теперь и вовсе перестали пускать на сцену. Она хотела написать заявление об увольнении, но ее останавливал страх, что она нигде не сможет устроиться.
Лев увидел ее, когда она плакала прямо посреди улицы, обнаружив пропажу продовольственных карточек. У него в руках был хлеб,
