и обессилевший от болезней, покрытый язвами и струпьями, полуослепший и полуглухой, он был легкой добычей, но прошло не меньше двух часов, пока наконец одному из стрельцов удалось пробить элефантово измученное сердце. Слон упал на колени, уткнулся бивнем в землю и обмяк.
Снег вокруг загона стал быстро темнеть, и иностранцы бросились к Серпуховским воротам, за которыми их ждали кучера с санями и возками, а кровь шла за ними по пятам, стремительно черня снег, пока не добралась до городской стены…
До самого утра мясники разделывали слоновью тушу, чтобы продать ее по кускам в тюрьмы, на псарни и в зверинцы, а араб потерянно бродил между людьми и тихонько выл, и выл, и выл, пока кто-то не увел его в лавку, чтобы напоить допьяна, до забвенья.
Казнь элефанта была событием скорее поэтическим, нежели политическим, скорее необходимым, чем неизбежным, но без таких событий, которые часто кажутся бессмысленными, книга истории была бы если и не лживой, то неполной.
Казнью ребенка, казнью безумца и казнью слона, как тогда казалось, и завершилась Смута…
Врата первые,
из которых появляются вампиры, злокозненная форма жизни, суровые шотландцы, трезвые стрельцы, царские доктора, ядовитые коты, загадочная девушка, милая попка и шифрограммы
Матвей Звонарев,
тайный агент, записал в своих Commentarii ultima homini[1]:
Человек пишущий вызывает подозрение и страх, особенно если он пишет не по приказу свыше, а по собственному желанию и разумению. Писателю не под силу добавить что-либо к Священному Писанию, которое содержит в себе альфу и омегу истории – всё, что следует знать человеку о Боге и людях, а вот вызвать демонов – по неосторожности, небрежности или по злому умыслу – он может вполне: ошибка в Имени калечит судьбы и отворяет источники зла. Это-то и пугает малых сих – людей обыкновенных, неученых, которые в каждом слове пытаются расслышать Слово.
Я понимал, чем рискую, когда однажды утром открыл эту тетрадь, сшитую из листов лучшей испанской бумаги, и приступил к труду, который не нужен ни Господу, знающему всё, ни людям, не желающим знать ничего. В те мгновения я пережил приступ отчаяния, и сердце мое наполнилось черной желчью одиночества. Что ж, я знал, на что шел. Но болезненное, почти невыносимое чувство неполноты жизни, острое нежелание и впредь оставаться безъязыкой тенью истории, разрушительное стремление к истине толкали меня к продолжению моего труда. И, как ни странно, именно обреченность этого труда пьянит и придает сил, заставляя двигаться к цели, собирая из осколков целое, исцеляя и исцеляясь.
Суздаль – Крепости:
шифр «решетка от Марка»
Инокиня Ольга умерла.
Крепость – Суздалю:
шифр «решетка от Марка»
Держите тело на льду до особых указаний.
Алексей Перелешин,
галицкий губной староста,
Записки последнего человека (
