соседку. Взрослые плакали и говорили: «Хорошая была женщина. Жаль, что ушла навсегда».
Что значит навсегда?
Вот и сестренка… Не успела появиться на свет, как ушла навсегда.
Мне было нетрудно догадаться, как плакали родители, как они горевали. И я поклялась, что никогда не уйду навсегда.
– Тот санаторий находился в Москве, в парке Сокольники, – продолжила мама.
– И в том парке – липовая аллея, – улыбнулась я.
– Была. Но откуда ты знаешь?
– Видела.
– Это исключено, – сказала мама.
Она отправилась готовить обед, а я погрузилась в себя. Откуда-то издалека появилась картинка. И я увидела клумбы с цветами, каменный корпус, деревья с зеленой листвой. Да-да, так все и было. Я смотрела на парк с высоты и улыбалась. А рядом кружились дети. Множество крошечных детей. Я подлетела к аллее. Среди деревьев стояла женщина в синем платье. На ее плечах колыхался белый воздушный шарф. Я посмотрела на женщину и поняла: это – мама, и она ждет меня.
– Ну что, фантазерка, будешь обедать? – вернувшись в комнату, спросила мама.
– Можно задать вопросик?
Мама улыбнулась: «Ох уж эти вопросы».
– Какое на тебе было платье?
– Когда?
– Когда ты была в санатории, в котором меня ждала.
– По-моему, синее.
– И ты его носила с белым шарфом?
– Да-да, с белым шифоновым шарфом… Погоди, а ты откуда знаешь?
– Видела.
Из санатория, где родилась, меня привезли в Потаповский переулок. Тогда мои родители жили в коммунальной квартире, и, помимо комнаты, которую они занимали, здесь были еще две комнаты, кухня и большой холл. Позже я узнала, что у мамы и папы была своя отдельная квартира, но очень маленькая. Родители ее сдавали, а деньги, которые им платили, откладывали на трехкомнатную квартиру. Она появилась позже – в 2010 году, когда мне исполнилось восемь лет.
Сначала со мной сидела мама. Когда она вышла на работу, приехала бабушка. Мамину маму звали Анной Ивановной. Она жила в деревне и Москву не любила. Бабушка прожила у нас год и вернулась в деревню.
– Если бы не астма Анны Ивановны, Ариша как сыр в масле каталась бы, – проводив бабушку, сказал папа.
«Чудные они, эти взрослые, – думала я. – Порой скажут такое, что понять невозможно».
Я качала куклу и думала, как можно совместить меня, сыр и бабушкину астму в придачу? И что за радость кататься в масле? Судя по словам папы, это – предел мечтаний. Решив уложить куклу спать, я затянула колыбельную:
– Ой, люли-люлюшеньки.
Баиньки-баюшеньки…
Кукла Маша смотрела в потолок и, казалось, о чем-то думала.
– Закрой глазки и спи, – строго сказала я.
Но глазки Маша закрыть не могла: она была неморгучей куклой. Накрыв ее платком, я подошла к сундучку. В нем хранились мои драгоценности: колечко,
