возненавидела меня еще больше при слове «аборт». Хотя куда уж больше!
– Если ты родишь, – сказала я в ответ на ее признание в беременности, – то Грек меня бросит!
Только Алиса, как всегда передергивает, вырывая из контекста те фразы, которые перед ней самой оправдают ненависть ко мне. Потому что дальше я продолжила:
– Грек уйдет, и у нас не будет денег на существование. Папа Леша перестанет платить алименты, как только наступит твое совершеннолетие. Это произойдет ровно через полгода. Даже ребенок еще не родится. Я зарабатываю – впритык: еле-еле хватит на квартплату и еду. Если бы не Грек, то мы давно уже зубы сложили на полку. Ты не работаешь. И, судя по всему, не собираешься. На что мы будем растить ребенка? Ты можешь и не избавляться от беременности, если виновник залета возьмет ответственность за малыша на себя. И не только ответственность, но и материальное обеспечение. Звони ему!
В том, что она сразу позвонила Мише Иванову, и он позвал ее замуж, Алиса не призналась. Зачем? Она в очередной раз соврала, что отец ребенка не хочет знать ни ее саму, ни их пока еще нерожденного малыша. Так она решила переложить ответственность за принятие решения об аборте полностью на меня, чтобы пригвоздить чувством вины. За долгие годы нашего общения моя дочь научилась манипулировать материнским инстинктом. Скажу жестче – не манипулировать, а шантажировать!
Не скрою, долго меня это чувство за невинно убиенного младенца мучило: а вдруг, если бы Алиса родила, то она бы остепенилась, и ничего бы плохого не произошло… Рассуждала я обычно вслух при моем гражданском муже. На что Сашка-Грек, привыкший, как бизнесмен, рассуждать логически и решать вопросы по мере их поступления, не полагаясь на русское абы-да-кабы, здраво возражал:
– Не мучай себя, не изводи никакими черными мыслями. Ничего бы не изменилось!
Все прошло нормально. В смысле – аборт. Первый мой аборт. Первое мое убийство ни в чем не повинного дитя. Несмотря на смерти знакомых людей рядом со мной, сама я к этому руку не прикладывала, а тут…
Но четко помню, как мать со своим дружком Греком забирали меня из роддома на его черном слоноподобном джипе. Я юркнула на заднее сидение, пряча глаза от стыда. Почему-то было нестерпимо стыдно за мой малодушный поступок, за мой отказ от младенца, а мать всю дорогу шипела, как змея. По моим щекам текли горькие слезы от странного ощущения потери. Как будто часть тела или души оторвалась от меня и – самое ужасное! – это нечто не вернуть ни за какие деньги, ни за какие богатства.
Меня настигло первое в моей жизни чувство утраты. Не в тот раз, когда умер друг Женя, а сейчас. Нужно было пересмотреть свое отношение к окружающему миру пока не поздно, но никто мне никогда не объяснял, сколько же на самом деле стоит человеческая жизнь. Со мной вообще никто по душам не разговаривал, кроме бабушки Оли, будто я какой-то подкидыш, на которого не стоит тратить время. Но ей же всего не расскажешь! Вот и аборт от нее скрыли по договоренности с мамой. До всего приходилось допирать самой.
Только
