вперёд и вправо, рискуя окончательно сбиться с трассы. Нельзя терять времени.
Паша попробовал растормошить дядю Толю, но толстяк в себя не приходил. Придётся всё делать самому.
Ребёнок обернулся, задержал дыхание, обхватил тело отца поперёк живота, стараясь не смотреть на лицо, и с трудом освободил кресло первого пилота. Вытаскивать дядю Толю не было ни желания, ни возможностей – тот весил на Земле за сотню килограммов.
Уложив отца, мальчик сел в кресло и посмотрел на приборную панель – как папа учил. Оживил вспомогательные двигатели. С силой потянул на себя штурвал, выравнивая полёт.
Ожила связь с поверхностью.
– «Енисей», вашу мать, почему молчите?! Что у вас там происходит?! «Енисей», это Ломоносов! Вы принимаете наш пеленг? Вы летите слишком быстро, сбрасывайте скорость!
Одна из двух стюардесс, бывших на борту, в это время сидела в своей каютке, читая сентиментальный роман. Её коллега дрыхла в анабиозе.
Почуяв неладное, стюардесса бросилась в командную рубку и в ужасе застыла на пороге, наблюдая следующую картину: один пилот лежал в кресле без сознания, тело второго проступало в неясном свете под приборной панелью, а на месте первого пилота, намертво вцепившись в непослушный штурвал, сидел двенадцатилетний пацан, силясь выправить летящий навстречу гибели лайнер.
Как папа учил…
Лайнер он тогда посадил.
Пассажиры всё узнали только из новостей. Они так и проспали все приключения в анабиозе. Журналисты пытались поднять шумиху, надеялись дорваться до ребёнка-героя, посадившего космический лайнер в кошмарную грозу, но тот избегал общения, и до самых похорон отца не показывался на глаза.
А потом… Потом всё как-то улеглось, забылось. Годы прошли. Но Павел, мечтавший в детстве пойти по стопам отца, поклялся никогда не садиться за штурвал. Для него этот путь навсегда был закрыт. Забыть о полётах.
Позднее, конечно, впечатления стёрлись, размылись, и теперь он вполне спокойно сидел в кабине пилота, перед ним мерцали узнаваемые огоньки приборной панели. И не страшно совсем. Только пусто как-то в груди.
– «Соболь», это Ломоносов, – оживился передатчик, отгоняя тяжёлые думы. – Почему сменили вектор и скорость торможения?
– А что, нельзя? – нагло ухмыльнулся Александр.
– Семёнов, ты, что ли? Совсем охренел?
– Не выражайся в эфире, Петрович. Ну, просто подправил слегка траекторию. Подумаешь, сядем на семь минут раньше. Ничего страшного.
– Ага, – со скепсисом заметил оператор. – Вас там таких в космосе тысячи болтаются. И всех посадить надо. И всем побыстрее надо. У нас космодром не резиновый.
– Да не бухти ты. Что, мест совсем нет? Или как всегда половина полос свободна? Ну? Чего молчишь?
– Да что тут скажешь, – вздохнули на Марсе. – Одни там развлекаются, а мне потом нагоняй от начальства.
