Вот тут-то не грех облегчить душу, и то лучше матюкнуться про себя – никто ж, и тренер тоже, не виноват, что нет у тебя настоящего таланта к железу. И штанга не виновата. А немногочисленные зрители и подавно.
Но сейчас Витюня невольно завернул такое, чего сам же устыдился бы впоследствии, будь текущий момент чуть-чуть поспокойнее.
На скулах сами собой заходили желваки. Рука крепче стиснула лом. Ох, опять…
– Это даже не мазохизм, – дрожким шепотом сообщил Юрик, уловив движение лома. – Это суицид. Лежи!..
Уползать кустами было поздно. И Юрик, как видно, это понял, поскольку прекратил отползание и молча потянул к себе копье. Витюня только покосился. Много он тем копьем навоюет, дохляк. Но пусть берет, не жалко. Может, не даст порубить себя на шашлык, пока пойдет разборка с остальными. А разбираться, как видно, придется…
За камни спряталось семнадцать. На прорыв дикари без крысиных хвостов пошли уже в количестве четырнадцати – троих потеряли от стрел в ненадежном укрытии. Теперь их оставалось не больше десяти. Разметав цепь стрелков, они что есть сил драли к лесу. Те, другие, что с крысиными хвостами, вопя, мчались наперерез справа и слева, гнали бегущих по пятам, выцеливая на бегу. Один дикарь, мелкий ростом, отстал. Подросток, наверное. Сейчас его…
– Не уйдут, – сообщил Юрик, отводя мешающую ветку. – Как раз тут их и зажмут как миленьких. И мы не уйдем… Япона мать! – ахнул он, когда стрела показала жало из груди враз запнувшегося на бегу дикаря – не маленького, другого. – Видал, а? Насквозь! Ох, перебьют их всех…
Зло сопя, Витюня привстал на одно колено. Ранка на боку напомнила о себе уместной болью, и на какое-то время он перестал себя контролировать. Мало того, он и не желал этого!
С хрустом, с треском ветвей, с топотом и воплями вломились в ольховник преследуемые и преследователи. Навстречу им грянул яростный рык, немного похожий на медвежий, но куда более грозный, и из кустов проворно рванулось нечто темное, большое, а вслед за ним – поменьше и красное. И если второе существо – или враждебный дух? – всего лишь орало что-то на чужом языке, срываясь на визг, то первое, неудержимо проламывающееся сквозь кустарник, рычало совершенно не по-человечески, свирепо и страшно.
В последний момент Юмми успела-таки метнуться вбок, избежав удара пущенного сильной рукой дротика, и не с криком, свидетельствующим об удаче, – с жалобным всхлипом нырнула в ольховник. Скорее, скорее продраться, пока не окружили, и бежать, бежать…
Она не понимала, как это случилось. Может быть, крысохвостые раньше их выследили чужаков и ловили посланный вдогон отряд на приманку? Может быть, их лазутчики шныряли по земле Волков и, обнаружив спешащий к границе отряд, каким-то образом сумели сообщить о нем своим сородичам? Юмми не знала, не знала…
Ошибкой было выходить на открытое. Куха искал успеха в дерзости и за дерзость поплатился. Сначала не осталось ничего другого, как бежать под стрелами к единственному укрытию посреди поля. Потом, когда стало ясно, что укрытие не
