быстро сменилась на кислую мину.
– Чё, чё? – передразнил Лёшка товарища, – А ничё! Тону и всё тут, – руки прилипли, никак не поднять, а ноги проваливаются всё глубже и мазут уже на горло давит! Паровоз с грохотом по рельсам несётся так, что всё кругом качается и меня вот-вот накроет чёрной массой! Тяну, что есть силы, голову кверху, туда, где горловина, а там только кусочек неба тёмного, величиной с пять копеек, и звёзды, какие-то совсем маленькие и острые, как иголки!
– Ну, а ты?
– Ну, а я так сильно жить вдруг захотел, как никогда до этого. Свои руки и ноги так явно чувствую, – я же молодой и такой сильный, что эти горы готов раздвинуть, а тут прилип и совершенно беспомощный, как муха на липучке: вся моя сила сидит во мне совершенно бесполезная и помочь никак не может. Тяну что есть мочи шею, запрокидываю голову всё сильнее и сильнее назад, аж в затылке заломило, всё стараюсь глазом поймать клочок неба, который всё меньше и меньше становится и чувствую, как силы заканчиваются, стекают куда-то вниз, в чёрную пропасть под ногами. Уж никогда не просил ни помощи, ни пощады, а тут понял, что пришёл и этот черёд, – только заорать собрался, да почувствовал, что внезапно онемел! Мазут, тем временем, уже губы лижет, а в груди так всё сдавило, что дышать перестал. Собрал последние силы и каким-то чудом подтолкнул себя повыше, за последним глотком воздуха. Разлепил рот, и с такой жадностью схватил напитанный густой мазутной вонью воздух, будто не последний это мой вздох, а тот самый, первый и, знаешь, Саня, почувствовал я, что слаще этого последнего вздоха у меня в этой жизни ничего не было. Огляделся, а кругом уже ничего не видать, – ни стен железных, ни берегов далёких, только волны всё выше да грохот кругом стоит ужасный! Потянуло меня книзу, а я уже и крикнуть не могу, только и осталось, что глазами за клочок неба уцепиться, а туда звёзды злые не пускают, – в глаза больно колются. Бросил я цепляться ослепшим взглядом и заплакал слезами едкими, как дым, на несправедливое небо, так и погрузился медленно в пучину: не дышу, не вижу и не слышу ничего, только сердце почему-то бешено колотится, – грудь разорвать норовит. Проснулся весь в поту, даже рука к лицу прилипла, вот, как тебе такая вкуснятина?
– Не, такая – не интересная! Вот, если бы тебе девка приснилась, сладкая вся такая, – Сашка, зажмурив глаза, вытянул вперёд руки и пощупал там что-то кончиками пальцев, снова расплылся в довольной и счастливой гримасе, – ах!
Калёные каблуки, возвращаясь обратно, тяжело отбивали ритм по глухому дощатому полу, на секунду запнулись возле двери в комнату и та, тихонько всхлипнув петлёй, отворилась. В проёме показалась высокая и худая фигура бригадира. Придерживая рукой упрямо норовившую закрыться перед его лицом покосившуюся дверь, бригадир, подпирая плечом косяк, переводил свой испепеляющий взгляд с одного обитателя комнаты на другого, при этом он нервно покусывал вьющую сизый дымок папиросу, быстро перебрасывая её из одного уголка рта в другой.
– Ну, что, гады, и кто из вас устроил погром на входе и всё крыльцо заблевал? – собирая на переносице брови, грозно вопросил он притихших работяг.
– Горыныч,
