готово все превратить в информацию. «Всякий процесс чувственного освоения тоже можно представить как процесс получения информации. Вероятно, с определенной степенью огрубления чувственное наслаждение можно было бы определить как получение информации из несистемного материала… Представим, например, в качестве текста кусок съедаемой пищи. Весь процесс его употребления может быть разбит на этапы взаимодействия с нервными рецепторами, кислотами, ферментами».[11] В «научно-кислотной» форме можно представить любой акт человеческой жизни, но надо хотя бы осознать, что при этом достигается и что теряется, выявлять границы применимости подобных подходов и, включая их в философскую рефлексию, давать соответствующую мировоззренческую оценку. Иначе, окончательная цена такого научного познания, по-видимому, сам человек. И мы ее уже платим – собой (отчуждением, кризисом эмоциональности, профессиональным идиотизмом, одиночеством, зомбизацией).
Было бы странным отрицать право художника и обязанность теоретика отражать мир, каким он становится под воздействием научно-технической революции. Вполне понятно ее многообразное влияние на восприятие действительности. Однако столь же ясно, что содержание человеческой жизни не исчерпывается дискурсивно-логической стороной. Пределы этому ставит природа человека как естественного существа. Хотя его сознание развивалось в процессе социализации, оно зависит от его биологического субстрата, от способов восприятия реальности с помощью 5 органов чувств и мозга, образовавшихся в ходе конкретной земной эволюции. Формы сознания не изолированы от «устройства» своего носителя. Потребность в образно-эстетическом, интуитивном, наглядном восприятии мира, в переживании неповторимости своего бытия в нем неотделима от человека как конечного телесного существа. Несмотря на социально-историческую изменчивость способов удовлетворения данной потребности, она сопровождает его всегда, проявляясь в сфере культуры прежде всего через искусство, основное назначение которого состоит в раскрытии жизни человеческих чувств и тех областей духа, на выражение которых не может, по самой своей сути, претендовать наука. Мерой проникновения условного, логического, границей абстрактного в искусстве служит оно само. Экспансионизм информационности не может быть беспредельным и при нарушении меры вызывает ответную реакцию в виде гиперреализма, фигуративизма, поп-арта и тому подобных течений, которые уже вообще отрицают духовность и культуру как враждебные человеческой чувственности, ведущие, в пределе, к ликвидации человека. Искусство не мыслимо без мысли, но равным образом оно перестает существовать, когда теряет образность, чувственную связь с реальностью, с материальным миром, с «традицией».[12] Его специфика именно в способности превращать любые абстракции в нечто психологически понятное, переживаемое так же, как живет повседневный человек в мире своих жизненных представлений.
Неизбежность определенной традиции в искусстве и любом деле коренится, в конечном счете, и несмотря на все изменения, в «традиционности человека», живое тело, голова, две руки, две ноги и что-то еще. Как бы мир не менялся, пока это дело людей, с «традицией» придется считаться.
