Единственные черные вещи, которые у меня имелись, – это пара тренировочных штанов и толстовка к ним. Не совсем то, что положено надевать на кладбище.
Я поднимаюсь наверх, иду по коридору и останавливаюсь в дверях комнаты матери. В течение девяти лет комната оставалась точно такой, какой она была, когда мама уехала. Но без жути в стиле мисс Хэвишем[3]. Никакого недоеденного свадебного торта на столе или чего-то подобного. Я уверяла себя, что это потому, что я не знаю, что делать с ее вещами, но другая часть меня понимала, что мне просто хочется оставить все так, как было. Вдруг она когда-нибудь вернется за ними.
Вот только теперь, думаю, она уже не вернется.
Стоя в гардеробной матери, я рассматривала ее коллекцию женских костюмов, которые были в моде в девяностые, тогда она работала в универмаге. Я вспоминала, как примеряла ее вещи, когда была маленькой, пока она была на работе, нежась в ткани, вдыхая ее сладкий аромат. Я даже забиралась в ее постель, заворачиваясь в простыни, притворяясь, что это ее руки. Это было против правил – доктора предупреждали, что хоть у меня и была реакция только при непосредственном контакте с кожей другого человека, мне стоило быть осторожной с вещами, которые постоянно используют другие люди, например с простынями и полотенцами. Они говорили, что аллергия – очень коварная штука. Но я все равно шла на риск, и, слава богу, ничего страшного не происходило. Это был мой маленький бунт, но в этом таилось кое-что еще – только так я могла почувствовать ее близость. Я стянула с вешалки черный пиджак и надела прямо на белую майку, в которой обычно спала.
Обернувшись, я посмотрела в зеркало в вычурной раме на туалетном столике и, впервые за долгое время, попыталась увидеть себя со стороны. Понимание того, что на меня будут смотреть другие люди – и увидят то, что я вижу в зеркале, – сжало мой желудок. Я не ходила в парикмахерскую много лет, обходилась парой взмахов маникюрных ножниц тут и там, и это было видно. Мои волосы никогда не были послушными, но в какой-то момент они отросли в буйную гриву, каштановые кудри торчали во все стороны от макушки и до талии. Я пыталась пригладить их ладонью, но все было тщетно.
Потом я вспоминила о своем наряде, и взгляд мой упал на подбитые плечи пиджака. Будто бы кто-то задал мне вопрос, а я всеми силами пыталась не показывать, что не знаю ответа. А остальная часть костюма просто плохо сидела. Моя мама была худенькой, но с большой грудью. И хоть я была ненамного крупнее ее, рукава мне были коротковаты, а юбка жала в талии. Но могло сойти и так.
Когда наклонилась в поисках туфель, мне послышался тонкий отголосок ванильного спрея для тела. Сердце екнуло. Я села на пол, прижимая к носу лацкан пиджака, и начала вдыхать.
Но все, что почувствовала, – запах пыльной ткани.
Внизу я взяла сумочку со столика у входной двери. Покопалась в ней и заметила на дне две ярко-желтые таблетки антигистаминов. Их срок годности истек давным-давно, но я убедила себя, что они все же сработают, если что-то случится.
Персонаж из книги Ч. Диккенса «Большие надежды».
