растрачивание ее собственных эмоций плохо скажется на их отношениях. Но вышло наоборот: благодаря этой напряженной психической жизни в Кристель словно открылся неиссякаемый источник энергии, и теперь ее переполняло ощущение непреходящего счастья, придающего остроту уму и щедрость телу.
Вот и сегодня, когда апрельский воздух щекотал губы влагой и мятой, а впереди был вечер, давно обещанный ей дядей Хульдрайхом – они собирались привести в порядок заброшенный семейный архив, – Кристель быстро шла по залитому солнцем первому этажу, где размещались служебные помещения, успевая на ходу кому-то из сотрудников улыбнуться, с кем-то перекинуться парой слов, а на кого-то взглянуть притворно хмуро. Навстречу ей уже ковыляла сверху по широкой, с двумя пандусами, лестнице, девяностолетняя госпожа Кноке, любимая всем приютом за умение готовить бузинный чай, при простуде поднимавший за три дня на ноги любого, и способность пересказывать сказки братьев Гримм так, что конец каждый раз оказывался разным. Она жила в квартире приюта вместе с мальчиком, страдавшим тяжелейшей формой детского паралича, уверяла, что смышленей ребенка не видала за всю свою жизнь, и всегда первой узнавала все новости. Вот и сейчас Кристель прочла на ее морщинистом лице торжество еще мало кому известного знания.
– Доброе утро, фрау Карин. Сегодня такой замечательный ветерок на улице, – улыбнулась Кристель, как бы не замечая важного вида старушки, позволяя ей подать новость с наибольшим эффектом.
– Апрель – серебряный бубенчик, – благодарно ответила Кноке и вцепилась сухими пальцами в загорелую руку Кристель. – А вы знаете, что утром привезли новенького?
– Еще нет. – Кристель сделала удивленные глаза, несмотря на то, что знала о предстоящем прибытии нового обитателя еще несколько дней назад. – И что он?
– О, очень, очень плох, – вздохнула Кноке, как все в подобного рода заведениях склонная переоценивать собственную бодрость и с жалостью смотреть на остальных. – Он ветеран и, кажется, с Восточного фронта. Сейчас с ним господин Хульдрайх, они наверху, в «садах». – Каждая сторона дома имела свое имя и называлась соответственно «поля», «сады», «луга» и «леса» – так больные дети проще запоминали расположение квартир, а старикам это просто нравилось.
– Хорошо, я поднимусь к ним.
– Да-да, а то господин Хульдрайх что-то очень нервничает! – крикнула ей уже в спину старушка.
Кристель сделала все необходимые распоряжения и поднялась в «сады». Она застала дядю и новоприбывшего погруженными в тихую, но, судя по лицам, напряженную беседу. До слуха Кристель донеслись слова, произносимые на совершенно незнакомом ей языке. В нерешительности она остановилась в открытых дверях, пытаясь хотя бы по выражению лиц понять, о чем столь увлеченно говорили ее чудаковатый дядя и высокий, с яркими глазами человек на инвалидной коляске, но в этот момент оба улыбнулись, и Кристель услышала совершенно дикий текст, исполненный на манер детских песенок, не имеющих конца:
