Как-то очень утешал меня этот герб в пору отчаянных драк и самоутверждения.
За воспоминаниями мы, разумеется, не заметили, как гроза перекинулась далеко за реку, очертив над нами благословенную арку радуги. Мы взялись за руки, как в детстве, и, не сговариваясь, диалогом продекламировали в луговую даль:
Мракобесие. – Смерч. – Содом.
Берегите Гнездо – и Дом.
Долг и верность спустив с цепи,
Человек молодой – не спи!
В воротах, как Благая весть,
Белым стражем да станет Честь.
Обведите свой дом – межой,
Да не внидет в него – чужой.
И уже вместе, победно и ликующе, закончили:
Берегите от злобы волн
Садик сына и дедов холм.
Под ударами злой судьбы –
Выше – прадедовы дубы![35]
– А теперь чаю, чаю немедленно!
– И желательно с коньячком! – потер руки Илья, глядя на нашу вымокшую лиловизну.
– Ну, и с медом всенепременно, – подхватила я, не прощая ему молодухи из Белой. Я вообще очень ревновала всех своих кузенов – конечно, не к женам и детям, а к общей жизни духа, ведь по крови они были мои, только мои, а у них была какая-то своя жизнь. Мне же казалось, что если мы однажды соберем, соединим наше прошлое, раздробленное по отдельным личностям, совершим последнее общее усилие, то станем прекрасными новыми людьми. И никогда больше никого не будет мучить ностальгия по золотому старинному сну. А их силы растаскивали работы, заботы, дела, другие люди, иные женщины. В отместку Илья дразнил меня Бисмарком, по собственному признанию, желавшим быть невестой на каждой свадьбе и покойником на каждых похоронах, но все-таки именно он, он один был действительно способен на единение и полет души туда, где уже нет ни прошлого, ни будущего, и нет различия меж нами и каким-нибудь «в рейтарах ротмистром» или воеводой в Хотмышске.
Через четверть часа мы уже сидели на террасе, наслаждаясь финальным действием вечного спектакля природы, как всегда смывавшего все наносное и с зелени, и с душ. Чай обжигал, и сердца бились все сильнее.
Легкость и свет, царившие в неурочное вечернее время благодаря прошедшей грозе, тихо улетали в высокое небо. Река перед нами, как и положено сцене, еще оставалась в розоватой дымке, а партер террасы и ярусы леса уже медленно погружались в сумрак.
– Что бы ты хотел увидеть в этом зале? – Я погладила Илью по крупной красивой руке.
Он задумался.
– Знаешь, наверное, деда. Такого, как на моей любимой фотографии. – На старом снимке сидел мальчишка в кавалерийской шинели и в фантастически-дерзко заломленной папахе, но взгляд был уже уверенный, знающий, взгляд в будущее.
– А внука не хотел бы? Ну, или кто там когда-нибудь будет.
– Нет. Внука! – Илья дернул плечом. – Внука успеется. А ты?
– Я,
Стихотворение М. Цветаевой из сборника «Лебединый Стан» от 24 мая 1918 года.
