более чем актуальна!), безусловно, относилась к «делу государеву», «земля», демонстрируя свою лояльность (и ожидая взамен ответных шагов со стороны государя), шла навстречу государеву желанию, отдавая на алтарь Отечества все необходимое. Собственно говоря, в этом и заключалась одна из первейших, если не первейшая, ее обязанность, «служба» (или, точнее, «тягло») государю. Отсюда и соответствующая формула московской приказной документации – отправляясь в поход на своих государевых ворогов ради святого дела защиты «православного хрестьянства» и православной веры, великий князь шел на «дело государево и на земское».
Но такой расклад неизбежно вел к тому, что военные расходы, в особенности экстраординарные, носили «размытый» характер, особенно если учесть, что немалая их часть носила натуральную форму (когда те же пищальники и иные ратные люди, сбираемые государевыми начальными людьми с «земли», должны были сами снаряжать себя на ратную службу – платье, провиант, фураж, доспех и пр. приобреталось на свои деньги). Более того, центральная власть широко пользовалась возможностью получения поддержки со стороны «земли», перекладывая на нее существенную часть своих расходов по ведению войны. Возьмем, к примеру, жалованные грамоты московских государей, которые они выдавали тем же монастырям, освобождая их от изнурительного «тягла» и «службы». Вот что было записано, к примеру, в жалованной грамоте Ивана IV московскому Чудову монастырю, датированной 1556 г.: «Не надобе моя царева и великого князя дань, ни ямские деньги, ни посошная служба, ни городовое, ни ямчужное дело, ни денег за посошных людеи и за городовое и за емчужное дела не дают, ни камени, ни извести, ни хлеба моего, ни лесу не возят, ни ядер каменных, ни прудов моих не делают, ни города не кроют, ни в селех моих дворов, ни ямов, ни наместничих, ни волостелиных дворов не делают, ни с подводами на ямех не стоят, ни мостов по дорогом не мостят, ни никоторых дел не делают, ни кормов к моему цареву и великого князя объезду, ни наместнича, гни волостелина корму не дают, ни коня моево не кормят, ни сен не косят, ни тукового, ни закосного не дают, ни к соцким, ни к десяцким с тяглыми людми не тянут ни в какие про-торы, ни в розметы, ни иных им никоторые пошлины не надобе…»[128]
Для сравнения можно привести цитату (просим прощения у читателей за ее размер, но это место из жалованной грамоты стоит того, чтобы привести его полностью!) из другого, более позднего аналогичного акта, который выпросили у только что выбранного царем юного Михаила Федоровича монахи Николо-Угрешского монастыря. «Монастырским людем и крестьяном не надобе моя, – жаловал своих богомольцев государь, – царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии, данная, и ямъская, и полоненичные, и подможные денги, и плавные казаки денег не дают, и за емчюжное, и за городовое дело, и за засечное денег не дают же, ни тамги, ни мыта, ни явки, ни перевозу, ни померу, ни посошных людей ни в которые городы не дают. И в наших селех дворцовых и в подклетных, и в конюшенных
Жалованная обельно-несудимая, на данного пристава, двусрочная, на конское пятно, преозжа и заповедная (от ездоков и незваных гостей) грамота ц. Ивана Васильевича арх. Чудова м-ря Левкию на монастырские вотчины в Московском, Дмитровском, Звенигородском, Коломенском, Хотунском, Зубцовском, Переславском, Угличском, Владимирском и Стародубе Ряполовском уу. // Русский дипломатарий. Вып. 9. М., 2003. С. 114–115.
