позвал, но мы не знали, как реагировать и что ответить.
Мама перевела взгляд с детей на меня:
– Хочешь поиграть?
Она словно просила, чтобы я помог ей разобраться. Хотел ли я поиграть?
– Поиграй с ними, – сказала мама.
И, заверив, что найдет меня на закате, пошла прочь. Я вскрикнул от ужаса и увязался следом, но мама подтолкнула меня обратно к детям и повторила наставления.
Я наблюдал, как она уходит. Дети приблизились – наверное, видели, что она указала на них.
В тот первый раз они продолжили свои игры на расстоянии крика от меня, следя, чтобы расстояние это особо не увеличивалось. Они играли для меня. А когда я, расстроившись, стал искать маму, высокая сбитая девчонка, вторая из заводил, что-то рявкнула, предупреждая остановиться.
Мы друг для друга стали зрителями и актерами. И я увяз в этой театральной шайке так основательно, что, наконец увидев в конце улицы маму под брызгами света уличных фонарей, осознал: она уже давненько ждет. Она стояла с закрытыми глазами, слушая жужжание лампочек и позволяя мне самому ее найти.
Я в тот момент рыдал над очередным безжалостным виражом игры детей, и они что-то бормотали в ответ – заботливо, но презрительно.
Они называли меня «верхотой». Я их никак не называл.
Девочка – Сэмма. Мальчик – Дроб. Именно они раздавали указания всей малолетней банде.
Я быстро узнал их имена, потому как во время прогулок остальные порой выкрикивали «Сэмма!» или «Дроб!» и гоготали и улюлюкали, будто это не имена, а ругательства, а произнесшие их такие плохие и отважные.
Моя мать с детьми никогда не заговаривала. Но из отстраненной любезности, оставляя меня и отправляясь по своим делам, она убеждалась, что мы с ребятами друг друга заметили.
Они боролись, воровали, раздавали приказы, а я редко мог выдавить из себя больше, чем несколько слов, и те шепотом. Даже когда приказы напрямую касались меня и даже когда я повиновался.
– Бросай бутылку в плакат! Ну же, верхота! Шикарно! Прямо в букву «А»!
Я их робко обожал.
Сэмме, наверное, было раза в два больше, чем мне, лет четырнадцать, а Дробу чуть меньше. Они могли как дружить, так и встречаться, хотя я никогда не видел, чтобы они целовались. А может, они вообще были братом и сестрой. Мясистая неторопливая Сэмма на голову возвышалась над нервным и быстрым Дробом, но лица их – темные, угловатые, с густыми нависшими бровями – словно вырезали из дерева по одному лекалу. Черные волосы оба почти начисто сбривали.
Я следил за их пробежками по городу и хулиганствами – чуток воровства да битье окон, вот и все. Порой местные бросали им монеты и выкрикивали поручения, и прежде чем забрать деньги, дети изучали их, оценивая и обсуждая, стоит ли браться за доставку или уборку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен
