свою жизнь на то, что ко мне не относится и мне не принадлежит.
Мигрень с детским рвением забрала ясное мышление, предмет его необсуждаемой гордости, сделав рафинированным, лоскутным. Сконфуженный от собственной настойчивости, в которую сыграл, он присел в кожаное кресло, дабы додумать причину такого поведения и немного приподнять ночь в своих глазах. Смена часовых поясов? Какая погода была сегодня с утра? Днем? Были ли они? Пару минут в кресле, глядя в узор на занавесках, и он наконец обуздал разбитое на мириады кубиков сознание.
Живые люди для него уже как факелы для человека Среднего Века. Само собой разумеющаяся вещь. Напоминание о том, что легкие все еще можно наполнить воздухом. Насколько он с мужским концом, настолько же и без мужского начала. Все твои зубы мудрости повыпадали, как напоминание, что ты ебаный сопляк.
Вокруг жуткий гул. Меня понемногу охватывает мания.
Девочка ушла. Я запомню тебя заводным апельсином. Ни слова о пятнах на моем теле и таланте, ни косого взгляда, ни обходительного косноязычия. Простая. Простолюдинка. Еще несколько часов и она начала бы разговаривать со мной со словарем. «Героиньчик». Беженка с Алжира? Кто ее научил так говорить? Количество сделанных в нее фрикций равно количеству ее извилин. К тому же дикая. Или нет. Самая одичавшая. Она боится умереть на улице или в BMW M3 восьмидесятого года, с одним из клиентов, но на первый взгляд и тут выжить слишком сложно.
Все мои женщины честные, они также, как и я, готовы радоваться лишь разлуке. Твои же женщины – фальшивые подделки. Ее пухлые губы на вид были, как два морских гребешка за необязательным ужином. Завтра наверняка будет отсыпаться, если ночь эта заимеет конец и обретет перспективу.
Что глубже: вагина этой девы или смысл мною вброшенных реплик?
Он поймал взглядом труд новомодного модерниста, оставленной одной из них. «Улисс». Исповедь душного. Естественно, что свой подход будет нравиться. Я ведь даже на это не способен.
Хлестко, как лошадь, принудив поток сознания быть послушнее, он молча перебил воспоминание о руинах прошлого, облив пасть вином из бутылки, открытой еще при девушке. Она любит Pinot noir. Вино дешевое, однако греет. Да кому нужен этот повод? Он льет его на пол, пытаясь разглядеть в потоке жидкости себя счастливого. Этот бордовый будто
тоже
синий.
Продолжая делать глотки, он машинально зафиксировал прищур на закладке в книге и стакане с потушенным в нем тонким шприцом. Все снова застывает, слепит, как прожектор маяка.
«Каждый, кто проникает, думает, что он проник первым, тогда как он всего лишь последний член в ряду предшествующих, пусть даже первый в ряду последующих, и каждый воображает, будто он первый, последний и один-единственный, тогда как он не первый, последний и один-единственный в ряду, что начинается в бесконечности и продолжается в бесконечность.»
Вновь пустое кресло.
Вновь
