согнулся и схватился за живот. Варавва обежал его, но в это время кол второго мужика слегка «достал» его по голове. Варавва пошатнулся и бросился в направлении старухи. Со словами «жадная ведьма» он оттолкнул её, так что та осела наземь, и, подбежав к забору, перепрыгнул через него и скрылся в овраге.
А старуха, сидя на земле, всё била и била о землю рукой, и в исступлении кричала:
– Хватайте его! Убейте его!
Неровной шаткой походкой Варавва медленно шёл к своему дому. Одной рукой он держал небольшой мешочек со смоквами, другой прижимал к рваной ране на голове пучок травы с запекшейся на ней кровью. Мысли его путались, и каждый шаг отдавался резким горячим толчком где-то в самой середине головы.
Наконец, он подошёл к дому. Это была очень низкая хижина у подножья холма – почти землянка, без двери и окон.. Возле неё, играя, на земле возились две девочки пяти и семи лет, одетые в ветхие рваные платьица. Заметив Варавву, девочки вскочили и кинулись ему навстречу с радостными криками:
– Ой! Братик пришёл!
– Варавва!
Старшая девочка в тревогой спросила.
– А что это у тебя с головой?
Варавва попытался ответить с самым беспечным видом:
– Да… так… Задел о ветку… в роще.
Не почувствовав его слабости, девочки продолжили свои беззаботные расспросы:
– За восточными воротами, да?
– Да… там.
– А почему ты нас не разбудил? Мы бы пошли с тобой!
– Вас только мне и не хватало…
– Ты купался сегодня?
– Сегодня нет… Завтра пойду… Что я… купался я сегодня, купался…
– Ну почему мама не разрешает нам ходить на пруд!
– Правильно… вы же… девочки.
Через низкий дверной проём Варавва вошёл в дом – земляной пол, никакой мебели, жужжание невидимых в сумраке мух. В углу на охапке сена сидела очень худая женщина – его мать – с годовалым младенцем на руках, которого она кормила своей тощей грудью. Варавва протянул матери мешочек:
– Вот – возьми, тут смоквы.
– Да простит Господь моего сыночка!… Повесь его.
Варавва обернулся к двери и повесил мешочек на гвоздь, торчащий в растрескавшемся дверном косяке. Приглядевшись к сыну, мать положила ребёнка на сено, встала и усталым спокойным голосом сказала:
– Пойдём, твою рану надо промыть.
Мать обняла Варавву и вывела его наружу к большому глиняному бочонку с обломанными краями. Хорошо выскобленной тыквенной плошкой она зачерпнула воду из бочонка и в несколько приёмов промыла рану на голове согнувшегося в поясе Варавве. От прикосновения материнской руки, счищавшей присохшую грязь и кровь Варавва взвизгнул:
– Уй! Больно!
Не обращая на это внимания, мать заговорила о том, что уже давно терзало ей душу:
– Когда-нибудь
