и пойти юзом, либо от него что-то должно было обязательно отвалиться и он, так же, опять обязан был уйти тем же юзом вниз, уволакивая за собой и нас. Иного я не видел. И не ощущал. Но только до тех пор, пока Ветал вдруг не заорал во все горло: «Привет!», не воздал вверх руки в форме приветствия не продолжил движение на мотоцикле, проворачиваясь всем телом вокруг своей оси, сохраняя визуальный контакт с объектом своего приветствия.
«Ой, бл…» – только и смог сформулировать я, боясь не просто посмотреть в сторону, но даже шелохнуться на несущемся вниз по дуге мотоцикле, что грозил в любой момент развалиться, лишённый всякого вменяемого управления.
А дуга, меж тем, лишь становилась круче. Руки Ветал так и не опускал, продолжая радоваться встрече, в поворот же мы входили благодаря исключительно тому, что Веталу удалось завалить телом мотоцикл в сторону и тот, видимо сам, или повинуясь его приказу, самолично выбрал правильный угол наклона, рулевая взяла нужный угол и мы летели вниз ровно по той же траектории, где должны были бы подыматься фуры. И, думаю, нам больше везло, нежели взбирающимся фурам, хотя бы потому, что последних у нас на пути не оказалось. На наше счастье, естественно.
– Это была… – только лишь спуск завершился, и мотоцикл заглох, бросился рассказывать Ветал о ком-то, кого он знал и кто был ему жутко небезынтересен. – Она живет… – бурно и эмоционально продолжал он свой рассказ, стаскивая «Восход» с проезжей части в самом низу Харьковской. – У неё мать… – что-то там было с матерью, родоками и прочими аспектами, что породили у девочки комплексы неполноценности и низкой самооценки отягощенными хорошей грудью, неплохими ногами и развитым инстинктом продолжения рода. По крайней мере, все именно так и описывал Ветал, используя несколько иные идиоматические обороты и более откровенные подробности.
А моцик тем временем сдох. Сдох от слова «нахрен!» Завершив свой бег по дуге превратной улицы под названием Харьковская, вытащив этот спуск из последних сил, на последних метрах он просто приказал долго жить и реанимации, похоже, не подлежал. Сколько бы мы о том его не умоляли и не бились над этой проблемой, он все прикидывался трупом и признаков дыхания или серцебеения не подавал, лишь прыская форсункой, расходуя столь ценное топливо.
– Придётся толкать, – резюмировал Ветал и сразу же схватился за руль. Подключился и я.
Как-то с горем пополам мы втолкнули наверх его «Восход», в душе матерясь и ища виновных. Но когда моцик уже был наверху, он вдруг, словно над нами издеваясь, сам собой завелся. Двигатель дёрнулся, заскрипел, заныл и вдруг ожил. Сам! Заходил поршень, повалил дым, обрадовался Ветал.
– Поехали! – хлопнул он по сидению. – Сейчас мы к ней завалимся! – он явно говорил о той же, кому махал руками, ради которой мы едва не влетели в столб, не пошли юзом или не повстречались с подымающейся фурой. О той, о которой он трещал
