p>Ахилат мацот
Памяти
Михаила Петровича Наумова
I
– Нет, Осипа не за водкой! Только за смертью его посылать! – горячился Володька, расставляя закуску по устланному газетами верстаку.
– Счас придет… – возразил рассудительный Кузьмич.
Свернув «козью ножку» из газетного края, он сидел на колченогом табурете и задумчиво курил. Вонючий махорочный дым нехотя уползал в форточку.
Весь какой-то раздерганный, Володька прыгал вокруг стола.
Еврей не поскупился: закуски набралось много.
Шпроты в продолговатой банке, накромсанная большими кусками ливерная колбаса, покрытая ржавчиной селедка; очищенный и разложенный головками прошлогодний чеснок… И, конечно, кучка соленых огурцов.
Ко всему этому недоставало сейчас главного – но чертов Осип куда-то запропастился.
– …Нет, ты подумай! Я ж ему свой чайник дал. Ты скажи, Кузьмич, скажи – плохой у меня чайник?
– Хороший, – подтвердил тот, выпустив сизую струю.
– Ну я и говорю! Настоящий «колхозник», сам паял! Ну, правда, носик криво смотрит, и дно пришлось маленько нарастить… Но в него одного пива четыре кружки влазит. И ты подумай – сколько водки войдет, а?
– Знамо дело, – устало кивнул Кузьмич.
– И что он – бутылку не может отмерить?
Кузьмич не ответил.
– Кал-луга, – презрительно процедил Володька, вмещая в это слово все свое отношение к ушедшему товарищу.
Мастер, которого ждали, в самом деле был выходцем из Калужской губернии и в Смоленск на заработки приехал недавно, после службы в РККА. Руки он имел золотые; с ним не мог сравниться никто из прочих слесарей, включая даже самого мастера Фрола Петровича. Без всякой паники, хорошенько подумав, он мог оживить любую технику – от угольного утюга до старинного музыкального автомата неизвестной конструкции. Однако Володька – истинный люмпен с заячьей губой, любитель погулять за чужой счет – постоянно издевался над его деревенским происхождением. Да и вообще молодой новичок служил на побегушках, чему попустительствовали и мастер и ленивый, как старая рыба, Кузьмич. Парня гоняли то за кончившимся табаком, то за каким-нибудь нужным краником на барахолку. И разумеется, за водкой в этот день послали именно его.
Ходить за «белой» с четырехлитровым чайником стало в последнее время делом привычным. Из магазинов давно исчезла привычная водка в пол-литровых бутылках с сургучной головкой. Теперь сорокаградусная продавалась лишь в четвертях, то есть емкостями в два с половиной литра, что в пересчете составляло пять привычных порций.
Ясное дело, что рабочему человеку купить сразу столько было невмоготу.
Поэтому за водкой отправлялись со своей тарой. Сговаривались у магазина, скидывались и покупали эту самую «четверть» – одну на всех.
А потом, спрятавшись в проходном дворе: дележ монопольной водки считался серьезным преступлением – разливали согласно внесенным паям и разбегались кто куда. Для такой операции чайник оказывался вещью незаменимой.
Но Осип задерживался.
– …Может, его мильтоны замели, а? – не успокаивался Володька.
– Да угомонись, едрит твою в корень, – Кузьмич наконец огрызнулся. – Видеть не могу, как ты мельтешишь, ровно маятник в сломанных часах.
Обиженный Володька затих.
– Возьми вон гармошку, да сыграй, что ли.
Босяк выудил из-за железного шкафа тальянку и, лихорадочно растягивая меха, запел – пока еще трезво и натужно:
– Ииииэх… Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
То все б – иииэх! – отдал за ясны взоры
И…
В этот момент раздался звук.
Долгожданный условный стук в дверь мастерской, на которой криво висела табличка «ЗАКРЫТО».
Это могли быть только свои.
То есть Осип с водкой.
Слесарь Иван Осипов – прозванный товарищами по фамилии – вошел в мастерскую и аккуратно поставил чайник на верстак.
– Где тебя черти носят?! – накинулся Володька, бросив раздрипанную гармошку. – Мы уж тут…
– Ты лучше посмотри, сколько я водки принес, – миролюбиво ответил Иван.
И, прицелившись, бросил свой картуз на один из вбитых
