в доме святом надрываться, из рук выскакивать!
Но вертелся тот так, что сбил горящие свечи. Бросились его пеленать – пустил он третью струйку и окатил крестных отца с матерью. Священник же бормотал, вздыхая:
– В первый раз я вижу подобное крещение, чтоб так упирался младенец у входа в дом Божий, чтобы так брыкался, когда понесли его в алтарь. Не к добру такое упирание, не к добру такой надсадный крик.
Из церкви младенчика вынесли, он тотчас успокоился. Мать, не слушая пересудов за спиною, улыбалась своему сынку и запела тихо песенку – но не засыпал он, как ни старались, ни убаюкивали.
Записали и его Алексеем в честь Божьего человека.
Крестили и царского сына!
Сверкал Великий Собор во всей своей славе. Солнце било лучами по куполам и крестам и звонили колокола.
Расстилали ковровые дорожки под ноги российской императрице – несла она драгоценное дитя, завернутое в кружевные пеленки, в парчовые одеялки. Мягко ступала по коврам ножка царицы – и множество рук готово было тотчас поддержать ее, если оступится она с венценосным младенцем.
Пели в самом соборе царевичу хоры поистине ангельские, он же мирно посапывал. Тесно было в огромном храме от князей и княгинь, мундиры и платья сверкали изумрудами да алмазами. На улицах повсюду стояли войска пешие и конные и оттесняли толпу, спешившую увидеть наследника.
В золотой купели плескалась благовонная вода.
Передавала царица первосвященнику младенца, как хрупкую драгоценность, как хрустальный сосуд.
Сиял рядом с нею отец – государь российский – не было человека счастливее его.
Народ же на улицах ликовал и теснился повсюду – с трудом удерживали его солдаты. Многие поднимали своих детей, чтобы увидели те будущего господина, но все видели лишь расшитые золотом мундиры да платья царской свиты. Вот тронулись кареты, поскакали ко дворцу трубачи и барабанщики с литаврами, а за ними – гвардейская стража, лейб-казаки. За мамками, няньками, пажами упрятали спящего младенчика, надежно укрывали его каретные двери, занавеси защищали от дурного глаза, от шума и слепящего солнца. Ждали царевича во дворце подарки; бриллиантовые крестики, золотые цепочки, а столы ломились от кушаний.
А священники пели:
– Многие лета Алексею Николаевичу!
Время шло: рос себе плут у благочестивых родителей. За него волновалась матушка:
– Не упал бы с крылечка, в яму бы не шагнул… Мостик бы его не свалил. Косяк бы дверной не ударил!
Как исполнилось малому пять годков – взялся он бегать с деревенским дурачком Телей. Завздыхала добрая мать:
– Ах, не пропал бы сынок, не потерялся бы с улицы. Защиплют его гуси, закусают собаки.
И болело ее сердце, когда не видела сынка под окнами.
Летом, когда ласточки принялись носиться над пыльной дорогой, скрепя сердце, сказала:
– Бери, Алешенька, узелок, ходи на дальнюю горку, там батька твой пашет – отнеси ему пообедать сальца да хлебушка!
