так, мол, и так – отсутствует Виктор Афанасьевич, и что желаете передать… И все скажешь, телефон запишет на ленту, а Витька потом все это прослушает… Одна беда, отвечает по тому телефону барышня приятным таким голоском. Чудеса! Я бы и не поверил ни за что, не покажи мне Витька синяк на плече…
Канареич коротко хохотнул и продолжал:
– Натуральный такой синяк! Сразу чувствуется скалка в Шуркиной руке. Она бабочка, так себе, но ревнивая до страсти и резкая в случае чего… Тут может, подловила Витьку когда или подозревала, только взяла супружника на контроль. А тут в кои веки в город собралась. Там, известное дело, по магазинам… Ну как мужу не позвонить, раз он при телефоне. Звонит, значится… А ей та дамочка такое воркует. Звонит другой раз – тож самое… Понятно, вскипела по данному поводу Шурка, и уже с автобусной станции, когда в последний раз звонила, такое той девице сказала!.. А уж какими словами, ты, Кузьмич Егоровну знаешь, после ее выражений у нашего колхозного племенного быка Ираклия, к своему коровьему гарему сразу всякий мужской интерес пропадает, а Шурка ее дочь… Вот и пришел, стало быть, Витька домой, да на грех, задержавшись – дела были. Благоверная, конечно, допрос учиняет… Витька объяснять стал, только видать не с того боку начал. «Ты, говорит, Александра женщина темная. У тебя одни тряпки на уме и всякие бессмысленные подозрения, а на дворе – технический прогресс!..» Шурка-то оскорбления на счет своей темности и тряпок стерпела, а как за «прогресс» заслышала – за скалку взялась. «Знаю, орет, в какие юбки твой прогресс рядится!..» И все такое прочее, а сама скалкой… И по голове норовит!.. Витькино счастье, выпивши, он был тогда, не очень что б, реакцию сохранил – увернулся, на плечо главный удар принял.
С минуту Канареич беззвучно смеялся, поддержанный скупой улыбкой приятеля. Когда же складки на его скулах расправились, он серьезно посмотрел на меня:
– Так, может, договоримся?
– О чем? – опешил я.
– Ну, как?.. За луноходы! Ты там у себя в Москве поговори с кем надо, чтобы нашим дояркам-ударницам к женскому дню по паре луноходов поставили. Колхоз оплатит… И нам с Кузьмичем за рационализацию на магарыч!
На этот раз, рассмеявшись, он о чем-то вспомнил и полез в свой пакет. В пространстве между ним и Кузьмичем появилась початая бутылка «Столичной». Следом от туда же были извлечены: пергамент с пластинками белого с розовыми прожилками сала, хлеб, последним появился мерный граненый стакан. Друзья по очереди выпили и налегли на закуску. Бросив в мою сторону короткий взгляд, Канареич взял бутылку, плеснув в стакан водку, протянул его мне.
– Не побрезгуй за компанию.
Если честно, пить после парной мне не очень хотелось, но и отказываться было неудобно.
– Оно ничего, если в меру, – точно прочтя мои мысли, говорил Канареич, неторопливо разжевывая бутерброд. – Что-то личность твоя мне, как вроде знакомая, а упомнить не могу…
– Я
