мы организовывали «праздник живота», одновременно наблюдая, с каким изяществом и грациозностью проплывали мимо стайки красивых девушек. Передать словами невозможно, с каким аппетитом мы все это уплетали. Никогда, ни до, ни после, ни в какие другие времена я так вкусно не проводил время. Девчонок на такие мероприятия мы никогда не брали. Для них у нас была отдельная программа: кафе-мороженое, кино. Мы были счастливы. Мы ничем не были связаны, и у нас все было впереди.
Бакинский бульвар был любимым местом отдыха горожан. Здесь было много различных аттракционов, кафе, импровизированный летний кинотеатр, где бесплатно крутили документальные фильмы. В воскресные дни и праздники играл духовой оркестр. Живописная иллюминация придавала бульвару праздничный вид. Более всего мне нравилась его старая часть, где возвышались сосны, а огромные кусты маслин каскадом свисали над аллеями. Самая большая достопримечательность бульвара – это «Венецианские каналы» со своими островками и мостиками. Бульвар, протяженностью более километра, описывал дугу Бакинской бухты. Достаточно было прогуляться в ту и другую сторону, чтобы не заметить, как быстро пролетело время.
Возвращались мы домой последней электричкой метро. После блеска центра столичного города наш двор казался темной пещерой. Во дворе никогда не зажигали ни одной электрической лампочки. Освещался он светом квартирных окон. Часть света падала со стороны Московского проспекта.
Наш подъезд – это, собственно, коридор четырех квартир. Полы его всегда были отмыты до желтизны. Старалась соседка Анжела. Слева жили Волковы, справа – двери квартир Шуры Голубь и Анжелы. Наша была прямо. Начиналась она с маленькой кухни, в которой стоял старинный буфет. Слева на стене висел рукомойник. Были две комнаты, одну из которых мы пристроили с матерью, прорубив в нее окошко до размера двери. В большой комнате стояли круглый стол посередине и металлическая кровать в углу. На стене висела полка с книгами. В комнате-пристройке – металлическая кровать и тумбочка. Это все, что нам оставила мать. Отсутствия мебели после ее отъезда мы как-то и не замечали.
ВЕРОЧКА
На ночь, зная, что я возвращался поздно, в большой комнате Эмма оставляла включенным свет. В этот раз я не мог не заметить некоторую перемену в зале. На столе лежал томик стихов Пушкина, листок из тетради, исписанный детским красивым почерком, стояла чернильница с ученической ручкой. Взяв в руки листок, я с интересом стал читать.
«Чаадаеву.
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман»…
Перевернул листок:
«Признание.
Я вас люблю – хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю
