угу. Клоп, комар, муха цеце. Подбежала, укусила и скрылась, не представившись. Профессор говорит: ясненько! Боррелиоз. Типа бывает такая ерунда, по анализам очень на рак похожа. Но гораздо симпатичней, в том плане, что от нее все же лечат, а не закапывают. Выкачали из меня еще кровушки на анализы – и действительно: боррелиоз. Дальше – антибиотики и прочие приятные колеса, и через пару месяцев я стал свеж и весел, как огурец. Угу. Вот так.
Богдан дышал, раздувая ноздри. Через грудь поднималась жаркая волна гнева.
– А почему вы мне не сказали ничего?! – наконец взорвался он. – Почему я ничего не знал?!
Степа аж отодвинулся.
– Тише-тише. Значит, беспокоить тебя не хотели. Майя, мама. Как говорится, что волновать по пустякам? И ты, это, занят был. Бизнес, контракты, Мальдивы. Мы тебя видели – в году раз. Извини, извини.
В этом нарочито спокойном говорке сына была явная издевка.
– По-онятно, – процедил сквозь зубы Богдан. – Ладно, пока. Мне по делам надо. Бизнес, контракты, знаешь ли.
Он развернулся резко и широкими, тигриными шагами пошел к машине.
Синяя ракета «дээс» мчалась по окружной дороге вокруг Домска. Девяносто, сто, сто десять, сто двадцать… Мелькала разметка на сером асфальте, мелькали пыльные кусты на обочине. Богдан летел злым шмелем, вилял, обгоняя редкие машины. Руки стиснули неповинный руль, словно только он мог удержать в бушующем море ярости и вины. Он придушить бы хотел дуру Алену, которая скрыла от него болезнь сына. О чем ты думала?! Когда собиралась сказать мне? На похоронах? Да я бы в сто раз быстрее, чем твой Артем, нашел приличного врача в Москве, который сказал бы то же самое, что Цахес из Питера! И не пришлось бы Степе секвойю присматривать, могилу выбирать! Ты хоть понимаешь, что твой сын пережил, идиотка?!
Богдан злился на мать. Тоже хороша, чтоб ей! Привыкла за других решать. Почему ты мне не позвонила, мама?! Да я бы бросил любой контракт, я бы с любых Мальдивов прилетел, с вулкана слез, из Марианской впадины вынырнул! Нет, вы с Аленой решили за меня, вы решили, что мне плевать, что я паршивый отец, с которого только шерсти клок – денег клок – заметим, хороший, очень хороший клок!.. И кроме денег, вам от меня больше ничего не надо. Эх ты, мама…
Богдан злился на сына. Разумеется, на взрослого Степу, с умыслом, с подначиванием эту историю рассказавшего, а не на того четырнадцатилетнего парня, растерянного, оглушенного новостями, поверившего врачам-охламонам про два месяца жизни. Не на того мальчишку – но и на него тоже, потому что: почему ты не позвонил мне? В первый же день, сразу, как только узнал, ну или хотя бы на второй день, на третий?! Почему не попросил у отца помощи и совета? Почему какой-то Артем, отчим, вез тебя к профессору в Петербург? Почему ты не поделился со мной? Да потому, что я сам не звонил тебе и не приезжал, а когда приезжал – в году раз, – то не знал, о чем говорить с тобой, неожиданно выросшим, но все таким же непонятным, молчащим, моим сыном-тюфяком. У
