не борец против «света». Но он уже в первой главе «отступник бурных наслаждений». Это – разрыв героя со своей средой, разрыв устойчивый и основательный. Явно вопреки пушкинскому тексту идет утверждение, что Онегин «не противоречит своей узкой “светской” среде». Напротив, он ведет себя так, как и подобает именно романтическому герою, – бунтует! Протест скрыт, поскольку Онегин, бунтуя, никуда не бежит, становясь затворником своей столичной модной кельи. Иначе говоря, романтический конфликт ищет внешнего выражения, здесь он носит внутренний характер. Но самоизоляция Онегина, «отступника» света, не менее значительна, чем бегство романтических героев «на природу». Кстати, и Онегин попадает «на природу» (а позже на экзотический юг), но он отчужден и в новой среде; это подчеркивает глубину его конфликта с обществом. «…Пушкин преодолевает самые корни романтического решения этой коллизии. Осознание противоречий героя, того, что убежав от общества, он не может убежать от самого себя, вернуло творческую мысль поэта к “брегам Невы”»[14].
Итак, сформированный по образу и подобию среды, герой поднимает против нее бунт. «Сохраняя верность тем или иным принципам социального строя, герой оказывается человеком, бесконечно более широким, чем это следует из комплекса среды и воспитания»[15].
О причине недуга
Среда объясняет в Онегине очень многое, однако нисколько не объясняет самое главное – причину его разочарования в удачно (по виду) начатой светской жизни. Можно видеть психологическую мотивировку разрыва Онегина со светом: это «резкий, охлажденный ум», образованность Онегина, добытая, разумеется, не в результате поверхностного домашнего обучения, а в результате систематического самостоятельного чтения («Чтение – вот лучшее учение», – напутствовал Пушкин младшего брата), наконец, безошибочное понимание людей как своеобразный дар Онегина, свидетельствующий об умении героя извлекать позитивный опыт даже из бесплодной «науки страсти нежной».
Труднее ответить на вопрос, какова в разрыве со светом роль идейных убеждений. Именно тут особенно велика опасность подмены понимания художественного изображения пониманием исторической ситуации. В предисловии к публикации первой главы (вышла в свет 15 февраля 1825 года) поэт датировал основное событие главы концом 1819 года, годом (в его тогдашнем понимании) обыкновенного течения жизни. Это задним числом, для просвещенных читателей, время обрело историческую значимость: тогда, легально и нелегально, активно действовали декабристы. Только вот какая ситуация: сами декабристы еще не знали, что они декабристы. Название им дало событие 14 декабря 1825 года. Знания, полученные задним числом, могут сильно модернизировать понимание предшествующих событий. Пушкин, общаясь с будущими декабристами, не знал, что они – декабристы. В ту пору только изнутри можно было судить о масштабах и общественном значении этого движения. Справедливо замечает Л.Г. Фризман: «…Место
Кулешов В.И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина): 2-е изд., испр. и дополн. М., 1977, С. 134.
Альми И.Л. «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка»: Единство и полярность художественных систем // Болдинские чтения. Горький, 1987. С. 86.
