(Позднее Хаксли, приникая к тому же источнику, вложит в уста Верховного Контролера из «Прекрасного нового мира» слова о людях, тяготящихся своей свободой, превратившейся в анархию, жаждущих покориться власти, «отдать под контроль даже свой аппетит».) Другой пример: постоянная ирония Замятина по поводу «стеклянного рая», в котором среди «прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха стен» живут, «всегда на виду», людинумера» Единого Государства (в «Записках из подполья» – ирония по поводу «хрустального дворца» – общества будущего в духе социалистов-утопистов (напр. Н. Чернышевского), где «все поступки человеческие… будут расчислены… математически», как повелевают «разум и выгода»).
Революционная политика, предусматривавшая сугубую централизацию политической и экономической жизни в стране, ряд жестких, стеснительных (в том числе и уравнительных) мер представлялись Замятину единственной моделью дальнейшего движения – новым, наряду с буржуазным, вариантом тоталитаризма. Уже в 1918 году он полагает, что освободительная стихия захлебнулась (статья «Скифы ли?»).
Открывает книгу символический образ «огнедышащего ИНТЕГРАЛА», чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в функцию машины, отняли у него свободу, воспитали в добровольном рабстве. Ему, «человеку-нумеру», лишенному имени, было внушено, что «наша несвобода» есть «наше счастье» и что это «счастье» – в отказе от «Я» и растворении в безличном «МЫ», ибо «личное сознание – это только болезнь». Ему было внушено, что художественное творчество – «уже не беспардонный соловьиный свист», когда «всякий писал – что ему вздумается», а «государственная служба». И что интимная жизнь – тоже государственная обязанность, выполняемая сообразно «Табелю сексуальных дней».
В романе Замятин воспротивился в первую очередь фетишизации коллективности и фетишизации техники (которые очевидно наблюдались в революционной идеологии). На всем протяжении книги можно найти тому подтверждения: например, упоминание о «наших поэтах», которые «с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода», призывы наподобие такого: «забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…» (едва ли не явная цитата из Маяковского) и др.
Тем не менее, излюбленной сферой писателя остаются «вечные вопросы». Центральный из них: как соотносятся естественные свойства души, человеческая природа, стремящаяся к свободному самовыявлению, и искусственные условия ее существования – социальные, бытовые, психологические, созданные самим человеком. Один из лейтмотивов романа – рационализм как преступление против человечности, разрушающее живую душу.
Еще один лейтмотив (особенно актуальный в наши дни) заключается в том, что «антиобщество», изображенное в «Мы», несет гибель естеству жизни, изолируя человека от природы. Образ Зеленой Стены,
