мозоли, познавать эмпирически в процессе непосредственной деятельности. У каждого члена бригады вагона-ресторана были свои должностные обязанности – обязательная работа, за которую платили казенную зарплату. Но в мире чистогана существовала еще и громаднейшая, невидимая, но определяющая любую продуктивную деятельность, часть айсберга – могущественный несокрушимый исполин – Его Величество Табаш. Ради этого священного идола и возлагались на алтарь Мамоне малые и большие человеческие жертвы вплоть до потери здоровья, чести, совести и свободы.
В моей первой испытательной поездке директором вагона-ресторана (на вокзале директоров сокращенно именовали ДВР) работал белесый молодой откормленный хохол с пухлыми, недовольно поджатыми губами. Это был эгоистичный, жадный до денег и весьма самодовольный тип. Вся бригада уже была в сборе. Атмосфера в вагоне была пропитана обычной деловитой предрейсовой суетой. Шустрые официанты, одетые в одинаковые зеленые рубашки, служившие им униформой, накрывали свежими скатертями и сервировали столы. Пожилая худосочная мойщица посуды, она же по совместительству уборщица, беззлобно ворча, юрко орудовала шваброй. Из кухни проникали возбуждающие аппетит пряные запахи. Рядом с буфетом за директорским столом, уткнувшись в документы, с серьезным видом восседал ДВР в такой же, как и у официантов, зеленой рубахе с расстегнутым воротом и закатанными по локоть рукавами. Я подошел к нему и с располагающей улыбкой отрекомендовался. Начальник, не вставая, слегка приподнял голову, в знак приветствия лениво пожал мне руку и снова деловито уткнулся в бумаги. Несколько опешив от неприкаянности, я огляделся и стал высматривать для себя какое-нибудь занятие. Безошибочно ведомый букетом кулинарных ароматов, я прошел на кухню. Дверь была распахнута настежь. Внутри узкого кухонного пространства стоял дым коромыслом и повисла жуткая жара. В сердце ресторана вовсю кипела работа. На раскаленной плите в разнокалиберных кастрюлях что-то варилось и булькало. На большой сковороде, с шипением разбрызгивая масло, поджаривалась четверка тощих, безжалостно распластанных по горячему чугуну, цыплят. В сковородке поменьше пассировались овощи с приправами. Помятый с боков алюминиевый чайник с веселым присвистом попыхивал струйками пара из сплющенного носика. На разделочном столе в живописном беспорядке кучковались натюрморты из сырых овощей и неразделанных кусков мяса кроваво-красных оттенков. Рядом валялись дохлые парочки тощих курей, плотно обнявших синеватые тушки друг друга желтоватыми лапками. На полу в неглубоком тазике грудилась смерзшаяся, попахивающая гнилой тиной куча каких-то неизвестных мне рыб, покрытых глянцевитой скользкой чешуей. Белесые глаза-бусинки, словно кем-то специально вставленные в омертвевшие рыбьи головы, тускло поблескивали в отсветах печного огня и помутневшим взглядом безнадежно
