со сплошными карманами.
– Ты говоришь: купаться, а вода-то холодная. – Это я даже вслух произнес.
Они подошли, поздоровались, назвали по имени-отчеству. Я нашёл в себе силы не показать волнения и сказал:
– Вы сами-то представьтесь.
– Мы – люди служебные. Нам себя звать не положено. А вас приказано проводить.
Меня ввели в ворота, засыпанные снегом или побелённые, так как их даже с пяти шагов не было видно, предложили снять лыжи, вслед за этим я оказался в помещении с камином, креслами и столиком. У камина стояла…
– Юля? – растерянно сказал я.
– Вика, – укорила девушка. Хотя похожесть её на Юлю была стопроцентна. Может быть, в том было отличие, что Юля была попроще, а эта такая шоколадненькая, так миленько предлагала: – Кофе по-турецки, арабски, итальянский капучино? Делаю по-любому, не вопрос.
– Сейчас негр придет, – спросил я, – и разожжёт камин? А на камин вспрыгнет белка и запоёт: «Во саду ли, в огороде».
– Ну вы нормально, вообще супер, – отвечала Вика, – ещё же не факт, если кто-то приходит. Мне лично интереснее именно ваш возраст. Те же что? Только же лапать. Я на это не буду реагировывать. Мне надо общаться, горизонты же надо же раздвигать, вот именно. Будете руки мыть?
– Да зачем надрываться? – отвечал я. – Сколь ни мойся, чище воды не будешь. После смерти нам их и так помоют.
– Ну вы снова нормально, – восхитилась Вика. – Я вам стихи прочитаю, бешено хорошие. «Эх, цапалась, царапалась, кусакалась, дралась. Как будто псина драная с верёвки сорвалась». Велели вас развлекать. Репертуару у меня выше крыши. «Старичок старушечку сменил на молодушечку. Это не трюкачество, а борьба за качество». И припевки, вот! Дроби отбить? Эх! – Вика подергала плечиками. – «Она не лопнула, она не треснула, только шире раздалась, была же тесная». Ох, это всё так нравилось Плохиду Гусеничу, сюда на совещания приезжает. Только появится, сразу: «Вика здесь? Нет? Уезжаю!» Да они же, – Вика понизила голос, – они же все у него с руки клюют. Вы не подумайте, у меня с ним ничего не было, ему ерунды этой хватало и без меня. Он занятый человек, любил только в дороге, женился к концу рейса.
– Так он Плохид или, может быть, Вахид, может быть, Гусейнович?
– Ой, я не знаю, все тут засекреченные жутко. Мне-то это без надо. Говорит: ну, Викуля, только ради тебя этих короедов спонсирую. Обожает! Как запузырю: «Отомщу заразе: это было не в сарае, а вообще в экстазе». Он катается. Я добавляю по теме: «Нам не тесно в могиле одной». То есть в том смысле, что в постель же противно идти, прямо как в могилу, так ведь? Или у вас не так? А он заявляет: «Ну ты втёрла в масть!» А я: да ладно, Гусенич, не смеши, и так смешно. Агитирует в законную жизнь без обману, а я в ответ: да ты ж, Гусенич, меня пополам старше. То есть в два раза. То есть если мне… ну неважно! Он меня прикидами заваливал с головой: барахло, всякие там серьги. Я ему: что ли, я афроазиатка, чтоб в ушах болталось? А перстни зачем? Всё равно снимать, когда посуду мыть. Он в полном ажиотаже: «Ты,
