другому воздуху, в котором так сладко намешано и конским навозом, и дымом этого вот грузовика, и просто призрачным ощущением вольности.
– Встал! – пнул меня в бок набежавший конвоир. – Быстро!
Поднимаясь, я, назло ему, загреб полные ладони пушистого холода, напихал в глаза, в рот, а остатнее восторженно размазал по шершавым щекам, втирая в них огненный жар.
Быстрые капли ползли по лицу и спрыгивали с подбородка, а я улыбался им, как дурачок с рынка, нашедший копеечку.
– Копеечка! У меня копеечка!
Меня кулаками и прикладом затолкали вовнутрь. Там уже стояли плотной массой не менее десятка угрюмых людей.
– Как же мы тут рассядемся? – подумалось мне. – Нет ни полок, ни скамеек.
Из разных щелей приземистого здания горотдела НКВД со спрятанными за спины руками выходили и выходили новые узники.
Где их содержали?
Где прятали?
В тех непроглядных коридорах?
Сколько же камер всего?
Мои глаза шныряли из угла в угол, поражая меня огромностью моих товарищей по несчастью. И все эти ручейки страданий текли и текли к нашей будке.
Места было явно меньше, чем душ, для перевозки предназначенных. Последних заталкивали матюками и прикладами, били в костистые спины, пока шаткая дверь не встала в пазы и не защелкнулась.
– Куда нас? – скользнул тихий вопрос.
– Говорят, в Челябу, – прошелестело над головами из неизвестного рта.
– На что?
– За приговорами.
– Не проще было приговоры сюда привезти?
От ватных тел шло скудное тепло, упасть, как и повернуться, было почти невозможно. Мы прыгали и покачивались всей студенистой массой в резонанс ямин и выбоин дороги.
– Какой седни день? – выпустил я вопрос в стоящие впереди спины.
– Четырнадцатое февраля, – ответило чье-то горло из-за моей спины.
– Тридцать восьмого года, – добавило следом эхо.
Я быстро прогнал в голове математические расчеты и получил страшную цифру.
– Пятьдесят дней! Пятьдесят вечностей унижений и побоев. Пятьдесят попыток уничтожения меня и моего «я».
2
Пять часов вялого ходу терлись друг об друга, одинаково опустошенные побоями и на все согласные туловища. Ни жалоб, ни разговоров, только иногда, на кочке, где-то сдержанно простонут кратко и опять только рев мотора да рваное дыхание.
Мне и такое передвижение было в охотку. Почитай, я впервые за пятьдесят дней увидел столь много народа и переместился из выученной до последней царапины на потолке камеры на свет божий. А что на приговор везут, так оно и к лучшему. Хоть узнаю, в чем меня виноватят. А, может, именно там и выяснится, что я в этом кузове, как и во всей этой мясорубке, совсем случайный гость и меня надо домой отправить.
– Интересно, –
