карие, влажно блестящие глаза приблизились вплотную. От неё пахнуло чем-то сладким, непривычным, – не то цветами, не то вином, – и Ефим с испугом почувствовал, как снова начинает стучать кровь в висках. «Ведь хороша баба-то до чего… Сроду таких в руках не держал! Мягкая вся, гладенькая… кожа как атласная! И ведь сама ластится… Чёрт, не дай бог! А хороша, сука…»
– Бабы наши привычные. – Ефим закрыл глаза, сглотнул. – Здесь, барыня, каторга, а не тиятр… дозвольте идти!
Лазарева словно не услышала. Тонкие пальцы перебирали рубаху на груди Ефима.
– Скажи, Ефим, а как ты вовсе сюда попал? Разбойничал на дороге? Скажи, не бойся! Мне почему-то кажется, что…
Но Ефим уже пришёл в себя. И, не поднимая взгляда, отчётливо цедя каждое слово, выговорил:
– Двоих разом порешил. Первой – бабу, а вторым – полюбовника ейного. Топором по башке. Не поверите, все стены кровищей залило!
Лазарева ахнула, отшатнулась. Ефим круто развернулся, откинул щеколду на двери и, лязгнув цепью на ногах, вышел вон.
– Как хотите, – не понимаю вас, Никита Владимирович. Всеми силами тщусь понять – и никак-с… Не обессудьте! – Николай Агарин, смоленский помещик двадцати пяти лет, резко поднялся из кресла и принялся расхаживать по комнате.
– Право, и в голове не укладывается! Безусловно, каждый человек имеет свои странности и привычки… но такое! Вы ведь дворянин, смею напомнить! Закатовы – древний, столбовой род! Ваши прадеды царям служили! Российской империи!
– Чем же я, на ваш взгляд, не угодил Российской империи? – серьёзно спросил его собеседник.
– Изволите шутить?!. А я вот не вижу ничего смешного! Ещё год назад, когда, как снег на голову, свалился этот никому не нужный Манифест…
– …подписанный государем. – невозмутимо вставил Закатов, продолжая внимательно смотреть на своего гостя. В его светлых, цвета ячменного пива глазах не было и тени иронии – лишь вежливый интерес. Никите Закатову было тридцать два года, но тянущийся через лицо шрам, полученный во время последней кампании, и нити седины в волосах делали его на десяток лет старше. Год назад, весной 1861 года, он принял на себя должность мирового посредника Бельского уезда.
Агарин сделал ещё несколько сердитых шагов.
– Да хоть самим Господом Богом, чёрт побери! Неужто радоваться прикажете?! Разумеется, я – человек военный, присягу давал и престолу российскому предан до конца! Но мысли мои не подвластны никому, и… Да, на мой взгляд, этот Манифест был ошибкой! Роковой ошибкой! Сами видите, что из этого вышло! Неужто вы со мной не согласитесь?
– Охотно соглашусь. – Закатов, не вставая с места, отдёрнул занавеску, и в кабинет хлынул солнечный день. – Задумано дельно, но исполнено бестолково. В результате плохо оказалось и нам… а мужикам – и того хуже.
– Право, не вижу тут ничего дельного. – отрывисто сказал Агарин. – Безусловно, не мне судить государя, но…
– Я тоже не собираюсь никого судить. И осмелюсь предположить, что у государя
