и как бы вновь обретают свой первоначальный, сакральный смысл. Они каким-то невидимым образом укладываются в колесо времени, его звездно-солнечные циклы и уводят нас в свой заколдованно – чарующий хоровод, заставляя думать и удивляться бесконечному разнообразию мировосприятия и миротворчества. Поражает та легкость, с какой автор невинно заглядывает в самую пучину тайны и выдает откровения, подобные этому: «Лишь иногда обычность вдруг вывернется наизнанку и обернется счастьем…» или «…не каждый тронут нерв, но в каждом стонут нейроны памяти». Поэт признается, что когда творит, то преображается внутренне «… мембрана, которая воспринимает…», и тогда она узнает, что «мы одни создаем небо вокруг нас…» и что, подглядывая «сквозь пелену-пелерину», мы способны увидеть, «как оживает мельничное колесо Времени», замечаем то состояние, когда «…за полчаса ты – старик. За день – тебя больше нету. И в каждом падении постиг: ответы за пределами света…»
Когда пишешь о поэте и талантливом слове, невозможно говорить о чем-либо, кроме самой поэзии. Вот и сейчас – лавина поэтических строк, удивительных метафор и наблюдений буквально сметает обычную прозу и спешит, искрясь и захватывая, увлекая за собой… Нам открывается, что проживаем, «оставляя времени серу…», или: „времени пленку сдернули, и мир перемешался с мифом“. Этот мир, „…где воду пьют корабли“, „…опрокидывается вдруг к началу маленькой лодочкой старого причала…“ Этот мир наполнен древними вопросами: « Что с нами делает время, хмель и разливы Грига?» и «Как нам жить?!», когда «Лишь невольники мы Судьбы колеса».
Мир космических метафор Алены Асеевой молод, но от этого не менее проницателен и глубок, он полон новых ритмов, дерзает смело, головокружительно. Духовное, художественное, психологическое внедрение в космос в поэзии не имеет пределов. И Алена Асеева черпает из таинственного источника полной мерой, поражая нас своим невинным наитием, интуицией: «Настоящее – миг, остальное – пучина из грез»…
ВРЕМЯ 2. «ПРИРОСЛА ЛЮБОВЬЮ И ПРОРОСЛА…».
Древнее предание гласит: «Есть четыре книги: природа, Библия, человеческое сердце и звездное небо. Все четыре книги говорят об одном, надо только уметь их прочитать». Строки о любви из сердца поэта полны печали и целомудрия: «Здравствуй, далекий… мы прочли друг друга в мечтах», « … по краю неба прошли мы, не сказав ни слова», «…А сон не кончается, он там обрывается, где я уже не хочу…». Любовь поэта – это мечта: «…проснуться с тобой на руках, с буквами на губах». « Да, я болею тобой. Сухой травой оставайся… Нетронутый оставайся, некаянный. Я с тобой до скончания в небесах и в слезах…» – умоляет поэт в разлуке, в унисон звучат слова: « нет тебя, но колдуешь в тающих нотах скорбью фаготов, в бликах и струнах скрипок, взметнувшихся в поднебесье…». Любовь верит: « Измены не будет меж нами, лисой проскользнувшей. Чисты перед Богом. И, если желали кого-то, то только самих себя…». И следом этот вывод, достойный познавших опыт жизни, но не таких юных, как автор этих строк: «Любовь? Она навсегда – распад, в котором секунду вместе».
От сердца – к беспредельности. Круг замкнулся на ней и в любви: «Я тебе принесу, как жертву, мой сосуд из любви и ветра. Бесконечность – рядом…».
ВРЕМЯ 3. «ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК, И БОЛЕЕ НЕ ЗВУЧИТ ТАК ГОРДО – ЧЕЛОВЕК».
Не так уж много лет автору, а сердце её обладает сверхчувствительностью, и это – тяжко: « … но дай мне сил все чувствовать не всем сердцем, а его половиной…».
Сила характера и мужество, почти пророчество звучат в словах, обращенных к современникам: « Терпи. Сожми зубы. Терпи. Плохо будет. Потом еще хуже. Никто не нужен никому в мире этом…». Поэт признается, что в минуты отчаянья «… скулила и жаловалась только дождю». Девизом звучат слова: « Жить и не возражать, жить и ждать…». Но не погибли еще колоски человеческого величия, его полузабытого достоинства, права на него в этом мире продаж и цен, и поэт как бы шепотом молвит: «однако хочется верить, что ты – бесценен…»
Цельная натура, она живет и страдает в необъятном пространстве, она его часть: «По берегу дымкой и миррой растаять, а лира потом… Оставьте лишь сердце с крылом и длинное многоточие…».
Отношение к поэту и поэзии такое же серьезное, как к жизни и правде: « Но не хочу быть сладкой: так много боли над вдохновением!». Обращаясь к поэтам серебряного века, их трагическим судьбам, она признается: «стыдно за тепло, кровать, библиотеку», которые есть сейчас у нее, а у них – бездомье, скитание (А. Ахматова, М. Цветаева), гонение и умалчивание (Б. Пастернак) и даже каторга (О. Мандельштам). Русских поэтов 20-го века наша юная современница из 21-го называет «спутниками двадцатого стона, двадцатого селя…», которые «бесхитростными были, жгучими» и «уходили… беспечно, стеклом треснутым, вечным». Как это точно подмечено: истинный талант всегда бесхитростен и беспечен, ему чужды расчет и ложь. О бесчестье, видимо, автор вопрошает, глядя на тщеславие графоманов, пишущих сегодня: «Лучшее собрано в человеке, но почему же этот мир так дешев?». Жизнь, в которой нет места культуре,
