сообщал мне, что машина готова и можно забирать. Телефонный поток стандартных сообщений повседневной, обычной жизни.
Года два назад, вернее чуть больше, время от времени позванивала одна женщина. Звали ее Сорайя Луэнго, она работала в Майами Сити Холле, была служащей отдела закупок. Эта организация курировала почти все закупки в городе, от пачки бумаги до парка пожарных машин. Сорайя была обычным торговым агентом, как все, к ней приходили представители компаний предлагать свои товары. По правилам, которые предписывала мэрия, все переговоры велись или на английском, или на испанском: администрация требовала обязательного билингвизма. Сорайя несколько снобистски декларировала, что Майами – столица Латинской Америки. И, чтобы доказать свое мнение, каждому встречному-поперечному рассказывала анекдот: «Встречается Рейган с Фиделем Кастро. Кубинский президент спрашивает: „Когда вы вернете нам Гуантанамо?“ А Рейган ему отвечает: „Когда вы вернете нам Майами“». В районе «маленькой Гаваны» эта хохмочка пользовалась бы, вероятно, популярностью, но, к сожалению, многие уже слышали ее раньше.
Мне трудно было четко определить характер наших отношений. С моей стороны все было просто: мне нравилось быть вместе с ней. Нравилось вместе есть, мыться, ходить на корабле, нравилось разговаривать с ней и трахаться, нравилось даже иногда курить самокрутки. Что касается Сорайи, я бы сказал, что основным ее чувством по отношению ко мне было недоумение. Она не могла уразуметь, как человек моего возраста, с дипломом медика мог покинуть страну, город, семью для того, чтобы осесть в Майами и играть в баскскую пелоту – детскую какую-то игру, да еще «придуманную для пастухов». «Ну еще когда баск делает это своей профессией, как-то можно понять. Но ведь ты не баск. Более того, ты доктор! Что с тобой творится?» «What’s wrong with you?» – это было ее любимое английское выражение. И ее «r» во «wrong» раскатывалось громом и цеплялось за все предметы вокруг. Ну а я – довольствовался тем, что улыбался ей и, «wrong» или не «wrong», в тот же вечер или на следующий день надевал перчатку с ловушкой из ивовых прутьев и кидал, принимал и вновь кидал, пока у руки хватало сил, прыгая на «левую стену», если надо было, и возвращал в стойло заблудившийся мячик, как это делают все пастухи.
Когда я увозил Сорайю Луэнго кататься на яхте, я чувствовал, что есть между нами что-то непримиримое, что не может поладить, какой-то камень преткновения. Прежде всего, как все островитяне (она была по происхождению кубинка), Сорайя воспринимала океан как одну сплошную текучую неприятность и, соответственно, наши прогулки – как поиск таковых (называла это dolor en el culo, искать на свою задницу приключений) и крайне редко – как возможность отдохнуть и освежиться. Ее пугала возможность встретиться где-нибудь с акулой или обнаружить возле себя, купаясь, гигантского ската. Поэтому, когда она видела, как я на своей скорлупке с жалким моторчиком выхожу в море, принимая, как святое причастие, пастилки Ficherman’s Friend, орудую трюмным насосом, чтобы сохранить судно сухим, время от времени все же извергаю за борт утренний тост с вишневым вареньем, она громко, чтобы перекрыть шум мотора, спрашивала:
