махнул хвостом, и видали его.
Пауза.
– Как баба Настя?
– А Настя вторую уж неделю в пещере.
– В пещере?
– Дымный шувгарь на холмах проснулся, – отвечает дед, озадаченно разглядывая мозолистую руку, которой только что держал ложку. – Бабка пошла за коровой, чтобы загнать на ночь в стойло, а та прёт и прёт от дома. Дура, опять бородатого испугалась. А потом трава и загорись. Не успели они вернуться. Я залез на крышу и махал, пока их было видно сквозь дым. Тут бабка и погнала её к пещерам. Потому что трава занялась, а за ней и воздух. Знаешь, как оно бывает. А в пещере вода сочится с потолка. Глубже, понятное дело, мертвяки. Но хоть не сгоришь!
– А как сам?
– Дома сижу, не выхожу. Из болота гады ползут, бородатый их дери. Я, конечно, заперся на все засовы. Так они через дымоход лезут. Ночью глаза открываю – один уже сидит у кровати, за руку меня держит. Холодный…
– И что ты?
– Схватил, что рука нащупала… Разделочную доску. И долбанул ему по спине. Вмазал как следует! Развалился, гад, на куски студня. Вроде как прокисший холодец. Непрочная субстанция. После того случая заткнул я дымоход газетами и соломой. Теперь ночью замерзаю, печку-то не затопишь.
– А Стрекоза? Ты её в дом не взял?
Дед поник головой.
– Не взял.
– А что она?
– Поутру выглядываю: стоит, к столбу привязанная. Гарь, дым… Осина горит за ней четвёртый день. Трава вокруг выгорела вся, но нет-нет да и займётся снова, как ветер с горы… Бывает, успокоится, заснёт. А потом снова дёрнется, затрясёт гривой, ударит копытом – земля с горелым дёрном летит во все стороны. Ржёт страшно.
– Ясно, – говорю. – А что в дом не берёшь?
– Не велит тот, сквозь которого видно. Третьего дня приходил в зеркало. …Но это я тебе совершенно точно говорю: каша тут знатная. Так можно жить.
Мы молчим.
К вечеру дед теряет подвижность, взгляд тускнеет, останавливается. По морщинистой коже, как по рассохшейся глине, бегут тысячи мелких трещинок. К утру на скамье и на полу останется горка высохшей глины с песком. Я больше не смотрю на него.
* * *
Небо краснеет на горизонте, солнца не видно – оно дальше, справа.
Издалека доносится мерный стук. Приближается. Слева на едва очерченную линию горизонта выбегает вечно взъерошенный Гигацып. В кривом клюве он держит бегунок небесной молнии. Спотыкается, встаёт и бежит дальше. Кр-тр-кра-тр-крап – небо закрывают на ночь. Спустя мгновение уже темно и холодно. На брезенте ночного неба появляются тусклые пятна: то ли за брезентом зажигают лампы, то ли он просто истёрся местами и там просвечивает внешнее небо.
Я ложусь на кровать. Это просто ниша в глиняной стене. Глина неровная, твёрдая, шершавая, уже холодная, хотя ещё недавно было жарко. Закутываюсь в дырявый плед из мешковины, словно гусеница
