во сне. Ни с кем. Рот был словно забит желеобразной вишневого вкуса слюной. Подкатывал к горлу, вызывал рвоту. Не выносил влажных поцелуев. Почему-то во сне это особенно отвратительно. Все остальное, кроме поцелуев, всегда доводило его до пульсирующего оргазма.
И только ее он мог целовать во сне.
С ней все было иначе.
И неважно, что он идеализировал ситуацию, как один из сонма влюбленных, приписывая Мишель качества и достоинства, которыми она на самом деле не обладала. Любовь провоцировала, будоражила, подталкивала к действию, помогала разглядеть друг в друге то самое лучшее, что иногда спит где-то далеко, в дебрях. А иногда оно лежало на самом видном месте, но, как ни странно, только влюбленные обладают способностью найти нечто самое важное. Именно поэтому Мишель была самой умной, самой веселой, самой искренней, самой изобретательной, самой-самой.
В мире было много красивых, талантливых, неординарных людей – с этим нельзя было не согласиться. Но они были чужими – все эти люди. И все их достоинства были не для него, а для других, хотя он и не отрицал наличия самих этих достоинств. Для него существовала только Мишель. Он мог сказать абстрактно о ком-то: «смотри, какая красивая девушка», но это была ненужная ему красота, он говорил об этом отстраненно, как в музее – красиво и далеко. А она была такой близкой и родной, теплой и нежной, она была его собственной красивой красотой, чудесным чудом, живущим по соседству, прямо на плече. Что ему было за дело до чужой холодной красивости – он мог её только констатировать, наблюдать со стороны, но любить он был способен только Мишель.
– Только ты всегда об этом помни, – говорил он ей, – Ты – моя таблетка радости. Мой исцелитель от всех душевных недугов. У меня даже головные боли прекратились.
Всякий раз, уходя из дому, обращаясь к ней, он будто объяснял самому себе:
– Сегодня я буду совсем недоступен. Но нашему знакомству на один день больше. Я буду тебя любить издалека. Разве это расстояние? Некоторых людей разделяют океаны, годы, амбиции. Нам не стоит гневить Бога.
Мишель верила ему, молчала. Смотрела, слушала, запоминала.
Когда-то в детстве она считала, что любят не за что-то, а просто так. Но позже стала понимать, что любить за что-то гораздо приятнее. Особенно, когда есть за что.
Возможно, все ее ранние увлечения-влюбленности были сугубо односторонними. Это совсем не означает, что ее не любили, просто всё время происходили какие-то досадные несостыковки, недопонимания. Пока она прилагала усилия, чтобы добиться внимания объекта, он оставался холоден, не понимая, что она такое, кто и откуда взялась. А когда к ней вожделели, заметив некие неоспоримые достоинства, ей уже становилось скучно. Силы ушли, желание иссякло, да и то, за что, казалось, любила – позабыла.
Неожиданно для самой себя у нее появилось странное ощущение, что кто-то там, наверху, настолько высоко, что страшно даже представить, играя в кости, сделал
