впереди оказываются теперь 4‐й и 5‐й Мушкетерские полки, тогда как более сильный Гренадерский во второй линии. Приходится перетаскивать и артиллерию, не везде поспевая к сроку.
Российская армия оказывается зажатой между лесами, болотами и ручьем Митцель, «имея перед собой два водоема и болота, не преодолимые иначе как вплавь»[275]. Скученность в несколько линий на узком пространстве уменьшала русскую линию огня, и, наоборот, «почти ни одно прусское ядро не могло пролететь мимо»[276]. Равнина в этом месте, как говорилось, была разрезана тогда еще заросшими редким лесом и частью заболоченными лощинами. Они и небольшой лесной массив непосредственно перед русскими позициями со стороны Цорндорфа фактически разделяли поле битвы на части.
В выборе русской позиции, помимо большой спешки, если не сказать, паники, видны в целом недостатки квартирмейстерской работы[277]. Возможность обходного маневра пруссаков явно не учитывалась вообще; лесные пути, которыми армия Фридриха затем обходит русских, не разведаны. Хотя там достаточно узких мест, чтобы надолго задержать раздельно двигавшиеся прусские колонны[278]. Вот где сказывается отсутствие в русской армии егерских полков, которые наиболее пригодились бы в подобной ситуации.
Очевидно невыгодной стороной стиля командования Фермора было то, что решения принимались им в этот момент единолично[279]. Вступает в силу вечный бич российской армии – дрязги в генералитете. О неприязни между Фермором и Румянцевым уже упоминалось, но еще более напряженные отношения сложились у аншефа с командующим Обсервационным корпусом Броуном. Весной 1758 г. тот жаловался на Фермора в Петербург и даже в сердцах подавал прошение, не желая быть под его командой. Императрице Елизавете Петровне пришлось лично замирять двух командующих, но, несмотря на формальное перемирие, трения оставались[280]. В то же время Фермор ценил в Броуне способного командующего, ибо помимо него, как он сам замечал осенью 1758 г., «у меня нет среди генералитета ни одного сколько-нибудь годного подчиненного»[281]. По словам недолюбливавших его австрийцев, Фермор, «скрытный и замкнутый […] Не известен ни один из генералов, к которому командующий испытывал бы особое доверие, кроме генерал-майора Дица [см. № 102–103] и Мордвинова [№ 60], полковника Ирмана, своего генерал-адъютанта капитана Борисова [см. № 62] и своего лейб-медика, немца. Все это, впрочем, люди не очень далекие (besitzen nicht viel Witz)»[282].
Паралич связи командования с генералитетом сказывается на баталии: кроме общей диспозиции, написанной до баталии[283], ни одного приказа от Фермора до конца битвы больше не поступало. Если бы Лев Николаевич Толстой вознамерился вместо Бородина описать Цорндорф, то, наверное, порадовался бы, насколько происходившее вписывается в его философию истории. Ход битвы никак не зависел от главнокомандующего, атаки предпринимались
Реляция барона Сент-Андре от 23–31.08.1758 (
В отсутствие генерал-квартирмейстера Штофельна, командированного вместе с отрядом Румянцева, его задачи выполнял флигель-адъютант Фермора полковник Андрей Аврамович Ирман / Andreas Ihrmann (1724 – после 1779). Ирман явно имел некие доверительные отношения с Фермором: при отзыве главнокомандующего в Петербург он был выслан вперед, чтобы приготовить лошадей (OeStA. HHStA. Kriegsakten 373–2, Bl. 12). Именно Ирмана принц Карл Саксонский считал ответственным за выбор неудачной позиции (
Оправдания Фермора по поводу отсутствия военного совета перед баталией см.:
РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 115 (1). Л. 18–19 (реляция Броуна от 05/16.03.1758); прошение Броуна (Грауденц, 05.03.1758) //
Де Фине – В. А. Кауницу, Мариенвердер 6/17.11.1758 // OeStA. HHStA Kriegsakten 373–2. Karton 3, Bl. 45.
«Er ist sehr hinterhaltig und verschwiegen» (Anmerkungen / «Замечания» полковника де Фине о состоянии РИА, ноябрь 1758 г. // OeStA. HHStA Kriegsakten 373–2. Karton 3, Bl. 35–35RS).
Генеральная диспозиция Фермора от 14.07.1758 (
