Иисуса Хлисте, Сына Бозий, помилуй меня глесника.
На Небе Бог сказал Боголодице: молитва – это сильная молитва.
А Боголодица Ему сказала: алилуйа, алилуйа, алилуйа, Слава Тебе, Бозе!
А Бог сказал: спасибо!
Батюска сказал плидти всем в Целковь на Плаздник. Пятнадцать… ой!… сыснадцать сто солок селовек плисли в Целковь. Все помолилися, они все глехи батюске сказали, а Бог слысал и плостил.
И все дети, и девоцки, и нетколые дедуски, и нетколые дяди, и нетколые бабуски, и нетколые тети посли на Плицастие, потом на запивку, по две плосфолки съели. И колокольня забила.
А Бог плисол к тем, кто молился на двадцать сагов. И был Плаздник. И Бог ладовался. И все ангелы тозе ладовались, глядя на Него».
Эту «святую сказку» рассказал крестному пятилетний мальчик по имени Никита, и она сильно тронула взрослых, которым ее пересказали. Но чего, казалось бы, в ней особенного? Человек описал то, что происходит в храме на каждом богослужении. Однако именно эта детская непосредственность, разговор о Боге, о Его Матери и Ангелах, как о истинно живых, личностных существах, которых, кажется, ребенок видит своими глазами, именно это делает незатейливую сказку малыша трогательной, выразительной и даже поучительной в какой-то степени.
Верующие дети не сомневаются в том, что с Богом общение идет всегда, и вряд ли у них есть понятие «Бог меня не слышит». Они не удивятся, встретив живого Господа, только бесконечно обрадуются. Происходит ли это потому, что дети еще не вмещают в себя той грандиозности, которую мы вкладываем в понятие «Бог»? Возможно, отчасти и так («Машенька, Бог есть?» – «Такой большой дядя с бородой? Не знаю, мам, я его еще не видела»). Но мы много говорили о тайне детской души. Как дети видят Бога? Что Он для них?
Нормальный ребенок – всегда мистик. Ему присуще то, что мы называем мифологическим восприятием мира. Никто не удивляется, что ребенок до определенного возраста верит в сказки. Но тут атеист может задать резонный вопрос – сказки ему рассказываете вы, взрослые, рассказываете о том, чего на свете никогда не существовало. Так мудрено ли, что ребенок и в Христа, о Котором рассказываете ему вы же, верит так же наивно, как верит в Деда Мороза?
На это нечего было бы возразить, если бы вдруг не оказалось, что дети-то наши и без нас знают о Боге! Об Ангелах, об ином мире. И вера их вовсе не так уж и наивна, как может показаться на первый взгляд. Бог – это не Дед Мороз. Он Сам открывается человеческой душе, пусть еще младенческой, Он говорит с ребенком – но как, о чем? Это странное для нас ощущение близости иного мира, эта уже непонятная в зрелом возрасте открытость сердца Высшему просто и напрямую и впрямь делают детей, как точно подметил Достоевский в «Братьях Карамазовых», как будто иными существами. Нам необходима особая чуткость, чтобы понять дитя и принять его мир, чтобы случайно не затушить яркий и трепетный огонек веры в чудо, не убить полет его души, подобно тому, как, резко схватив бабочку за легкие крылышки, мы убиваем ее полет.
