– васильки —Бегут от брака, от тоски.
Они спешат опять на бал,
Чтоб их Господь поцеловал.
– Анюта, я скучаю по балам и буйству нечеловеческой страсти. Мне хочется любить и ненавидеть одновременно. Каждый день чувствовать сладкий оргазм твоего лёгкого прикосновения. Что это?! Один Бог знает и, может быть, несколько прекрасных мумий, наполненных ароматом северной тоски и робкой печалью болотных рясок. Кстати, мумии куплены мною в Финляндии за несколько килограммов морошки. Как изменилось время! – неожиданно почти выкрикнул он. – Даже господин Мардахай Абрамович Крупин, совершивший революцию в психофизических действиях говорящих памятников, должен заниматься не космосом, не перемещением человеческих душ из вселенной в оболочку памятников, а токовищами: жалкими, безрассудными токовищами, где петух и тетёрки щупают, тискают друг друга, иногда клюют заморской виски. Тетёрки, как дети, барахтаются среди заезжих петухов и норовят их обобрать до нитки. Здесь они обретут волю и кокетство, но там, в Эрмитажах или на Шёлковом пути, из них вытянут всё и научат таким танцам, от которых разум померкнет и вся девственная прелесть рассеется, как дым. Милая моя, там, где торговля не имеет границ и душа не восторгается красотой, счастьем жизни, а думает о цене красоты и о том, как бы её взять в расход, там начинается гибель человека и его цивилизации. Злачные притоны, фешенебельные рестораны с лёгкой музыкой, сопровождающей прожорливый и пьянеющий ресторанный секс, – начало гибели человека. Пятизвёздочные и шестизвёздочные отели, с пуховыми гагачьими домоткаными одеялами и пуфиками из жемчугов, с посадочными площадками для складных вертолётов, – всё это удваивает, множит гибель. И пока женщина будет подстилкой для безмозглых олигархов, не имеющих души, – беда! И он опять заговорил стихами:
И есть пока слепая честь,
Как на рабыню-нимфу влезть
И думать, что она твоя,
Страсть безрассудную творя.
До той поры любая мразь,
Святоша, олигарха власть
Будут творить своё добро,
Которому есть имя – зло!
Она знала, что любимый олигарх возник на перепродаже.
«Но при этом он великий учёный-поэт милостью Божией», – размышляла она.
Я не еду в край заброшенный,
Но уже который год
Он звенит в ушах непрошенно
И зовёт меня, зовёт. —
словно в безумное половодье вспомнились и всплыли в памяти стихи единственного. – Но где теперь найдёшь заброшенный край?! Это метафора, символ патриархальной жизни. Но метафора исчезает.
Русская литература подвергается гонению. Она не востребована, а вместе с ней и патриархальное бытие. Вспомним первые впечатления А. Солженицына о власти на местах – в поселениях. О значении уездов, земств. Чем они закончились?! В Якотском поселении Дмитровского района нет земли, но у главы – есть. Шикарная приёмная, секретари, машина. И так по всей России, кроме отдалённых северных и сибирских районов. Власть на местах лишила себя земли. Зачем она нужна, такая власть?! Ей навязали придуманный виртуальный цифровой мир, истина которого настолько далека от действительности, что может породить целую армию бытовых шизофреников
