продуманное решение, а то иначе может захлестнуть слепой случай. И я задумался.
Разум говорил за то, что неминуемым победителем в борьбе должны быть большевики, ибо за ними вся толща народных масс, тогда как на стороне белых может быть лишь имущественная верхушка крестьян да значительная часть интеллигенции… Много-много доводов возникало у меня в мозгу в пользу того, что красная сторона – великан, а белая – лилипут. Исход борьбы при таких условиях был совершенно ясным.
Но чувства и привычки, выработавшиеся за время последних 20-ти лет моей жизни, подсказывали другое: на стороне белых была масса моих сослуживцев по старой армии (в ту пору я в моем представлении сильно приуменьшал численность офицеров, находившихся в Красной армии, не знал истинного положения дел), среди которых много людей близких мне, с которыми я в прошлом привык считать себя единомышленником, так как в этом прошлом никогда не возникало таких вопросов, которые выдвинуты революцией сейчас. Какой-то голос задавал вопрос: неужели тебе не будет жаль разить этих людей, если ты станешь на сторону красных?
Но по мере обдумывания и взвешивания чаша весов все больше и больше клонилась в пользу красных. Возникли и такие вопросы: а как ты будешь чувствовать себя, если, став на сторону белых, тебе придется разить борющихся на стороне красных твоих двоюродных братьев-рабочих, тоже Фастыковских?
Результатом этих обдумываний было решение стать на сторону красных… Но все же нельзя сказать, чтобы червяк, могущий подтачивать и ставить под сомнение правильность принятого решения, был во мне окончательно вытравлен»[140]. Генерал М.В. Фастыковский делал свой выбор уже тогда, когда картина событий начала проясняться. Однако в начале 1918 г. все было куда запутаннее.
О том, как непросто давался выбор в пользу большевиков, свидетельствуют страницы дневника крупного военного ученого, бывшего генерал-лейтенанта А.Е. Снесарева. Он проживал в семье сестры на своей малой Родине в Острогожске Воронежской губернии и был приглашен в Москву М.Д. Бонч-Бруевичем в апреле 1918 г. Бывший генерал согласился приехать, видимо, чтобы узнать обстановку. По приезде стало ясно, что отказаться от службы в РККА не получится. 7 мая 1918 г. Снесарев в связи с полученным распоряжением ехать в Царицын записал: «На душе неважно, втюхался в историю, несомненно… хорошие решения приходят при хорошей обстановке, а у меня что-то в машине “сошло с шурупов”»[141]. Пытаясь избежать вовлечения в братоубийственную войну, Снесарев в мае 1918 г. обратился с письмом к военруку ВВС М.Д. Бонч-Бруевичу, однако ожидаемого результата это письмо не принесло[142]. Невозможным для себя он считал и отъезд за рубеж. 14 марта 1918 г. Снесарев писал брату по поводу идеи последнего бежать за границу: «Но с кем же страна останется и что с нею будет?»[143] В связи с отъездом в Царицын 22 мая в дневнике Снесарева появилась запись: «Тоска страшная, так и сосет. Правильно
Цит. по:
Там же // Московский журнал. 1996. № 3. С. 44.
Архив семьи Снесаревых (Москва).
