которому всё равно где жить, лишь бы в столице. Хотя бы сантехнику можете сменить? Этому вашему югославскому фаянсу сто лет в обед! Веркина мать его покупала, когда мы ещё в школе учились.
Сашенька отшучивалась, но иной раз, чувствуя, как предательски щекочет в носу, под любым предлогом на пару минут убегала в кабинет, где поднимала голову вверх, чтобы проступившие было слезы закатились обратно. Артём, понимающий всё соучастник, ласковый и уютный друг, вставал из-за компьютера, обнимал её и дышал в затылок. Она сглатывала жёсткий чернослив у горла и опять шла к свекрови, чтобы кивать головой, краснеть, но защищать то, что только ей важнее всего остального.
Сашенька от раза к разу чувствовала, что температура этих семейных недоскандалов растёт, и единственное, кто мог бы их как-то остудить, предотвратив неуправляемую цепную реакцию, – это отец, который всегда оказывался далеко, в вечных своих командировках.
Ну в самом деле, не ребёнка же ей рожать. Это было невозможно, неправильно, противоестественно и вовсе нереально. Если даже от кого-то другого, опрокинув себя перед посторонним чужим мужчиной сухим июльским небом. Выходить, выносить, родить и опять солгать, добавив ещё больше путаницы в этот единожды созданный её отцом хаос.
Она держала оборону сама, никак не рассчитывая на Артёма, которому самому было далеко не сладко и, возможно, ещё сложнее чем ей. Иной раз ночью Саша просыпалась от его всхлипываний. Тогда она вставала, накидывала на себя халат, шла на кухню и варила какао, в который выливала рюмку Courvoisier.
Потом она сидела на краю дивана и теребила пальцами волосы мужа, пока тот, стараясь унять нервную икоту, маленькими глотками отпивал горячую, ароматную жидкость. «Славный мой, милый мой, братик любимый, не плачь, – приговаривала Сашенька, – всё у нас хорошо, а что у нас не хорошо, то вовсе не у нас, а у каких-то незнакомых нам людей, которые почему-то носят нашу фамилию и расписываются за нас в зарплатной ведомости. А у нас всё прекрасно, даже тётя Нина так думает, а это самое главное. Ей нельзя думать иначе, ей можно думать только так, как сказал папа. И нам нельзя думать по-другому. Все иные мысли считаются вне закона и подпадают под статью об административном правонарушении на территории города Москвы. За это наказывают ссылкой сначала в Перово, потом в Алтуфьево, а потом куда-нибудь за Дмитров без права переписки с правительством. И как же правительство переживёт, если мы не станем с ним переписываться путём заполнения квитанций на оплату квартиры? Правительство совсем осерчает и, чего доброго, падёт. Оно падёт с гулким грохотом и рокотом, со стуком и звяканьем, с клёкотом и цоканьем, с причмокиванием и присвистом. Покатится, рассыплется, закатится, прорастёт, взойдёт, распустится, соберётся».
Саша несла какую-то околесицу, успокаивая и убаюкивая Артёма, пока тот не засыпал, резко вздрогнув перед тем. Тогда она перебиралась в свою постель,
