убедились в ненужности всего этого, временно ничего этого не нужно. У них нет ничего.
Говорил с Л.Н. о некоем Соколове, литераторе из Петербурга, который спрашивал недавно у него о том, «могут ли овцы кротостью заставить волков есть сено». Я ответил, по поручению Толстого, указав на те его сочинения, где можно было найти ответ на этот вопрос. Теперь Соколов прислал обиженное письмо, уже мне лично. Про него Л.Н. сказал:
– Он, как многие из таких людей, вырос среди людей, которых он был выше, привык быть самоуверенным среди них и ко всем другим так относится.
Вечером Софья Андреевна показала мне, где я буду спать, где умываться и т. п. Показала, кстати, еще не виденную мною другую половину дома, где помещается ее комната, показывала свои опыты в живописи и т. п., вообще была очень любезна. Говорила, что она просит меня остаться потому, что, уезжая (на четыре дня) в Москву, боится оставлять Л.Н. без постоянной помощи на всякий случай.
Я и спать буду в комнате рядом со спальней Л.Н.; из его спальни в эту комнату проведен звонок.
За чаем Софья Андреевна говорила Л.Н.:
– Я оставляю тебя под присмотром Булгакова.
– Никакого присмотра мне не надо, – возразил он.
Я долго занимался. Вечером поздно вошел Л.Н.
– Будет, будет сидеть! Ложитесь спать.
Я улегся – на том самом диване в «ремингтонной», на котором спал когда-то Гусев. Лев Николаевич спит рядом. Я должен ходить на цыпочках, чтобы не разбудить его. Иногда слышится его кашель.
12 февраля
Вчера около часа ночи я уже стал засыпать, как послышались стоны. Недалеко находилась комната, где лежал больной мальчик Сухотин. Вечером я даже обещал Татьяне Львовне и Михаилу Сергеевичу зайти к Дорику, если позовет сиделка няня, на случай какой-нибудь помощи: он мог начать метаться, бредить и т. д. Я думал, что это он стонет и вскрикивает. Няня не приходила, и я продолжал лежать. Но наконец решил проведать больного. Одевшись наскоро, я подошел к двери в коридорчик и, приотворив ее и прислушавшись, вдруг совершенно неожиданно для себя убедился, что стоны и вскрикивания шли не из комнаты Дорика, а из спальни Толстого.
«Не несчастье ли?» – подумал я, и мне почему-то сразу вспомнился Золя, умерший с женой во время сна от угара в комнате.
Я быстро повернул ручку двери и вошел к Л.Н.
Он громко стонал. Было темно.
– Кто это, кто там? – послышался его голос.
– Это я, Лев Николаевич, Валентин Федорович. Вы нехорошо себя чувствуете?
– Да… нехорошо… Бок болит и кашель. Я вас разбудил?
– Нет, ничего. Я позову Душана Петровича?
– Нет, нет, не нужно!.. Идите, ложитесь спать!
– Может быть, позвать, Лев Николаевич?
– Нет, не нужно! Он ничего не поможет…
Я продолжал просить, не догадавшись сразу, что мне просто нужно было бежать за Душаном.
– Нет, не нужно! Мне одному
