дне, и сменил тему: – Ну, ты глянь! Какой тонкий
фарфор! Прямо тонюсенький! Словно Императорский завод ваял!
Али китайский какой! Футы-нуты, понятия не имею…
– Какой китайский, какой императорский, в этой-то
забегаловке?! – заметил Гомозов и более распространяться по своей
теме не стал. Уловил в волнующемся воздухе, что не стоит.
Он придвинул к себе свою фарфоровую пару и начал мелкими
глотками попивать кофе. Теперь уже доминату разговора перенял на
себя Журкин. А Филолет Степанович молчал и внимательно его
слушал. Предыдущую тему старались не поднимать, так как она
могла принести лишь раздор, и оба друга это чувствовали. Журкин
принялся рассказывать про свои путешествия, в основном про
Индию. О том, как много бедняков в этой стране, о том, что змеи
заползают в дома почти каждый день, а наглые обезьяны, если не
закрыть окно, устраивают в комнатах свой «порядок» равный
пятибалльному урагану.
Все же, подводя итоги дня, Гомозов остался доволен, что
сегодня выбрался из дома. Встреча со старым приятелем позволила
Филолету Степановичу выговориться и, наконец, восполнила
недостающую потребность в общении. Да и монологи Григория
Станиславовича о путешествиях были весьма прелюбопытны,
пусть иногда и противоречили мнению самого Гомозова (это
относительно некоторых моральных ценностей), но все же, Журкин
был славным рассказчиком. «Почаще бы выходить на подобные
прогулки, с таким, вполне незаурядным другом», – вот о чем
подумалось Филолету Степановичу, позже, когда он тянул пятки на
диване.
Остальные же товарищи Гомозова давно стали ему
омерзительны. Омерзительны, по его же собственным убеждениям.
Они, малахольные, поддались чувству, которое, как считал Филолет
Степанович, пагубно влияет на человека. Пагубно. Очень пагубно.
Ведь одно дело рассуждать о пакости, другое – следовать ее
законам, жить по ним, объяснял он себе.
Домой после встречи с Журкиным, Гомозов шел с высоко
поднятой головой, с возвышенным осознанием собственного
достоинства. И даже при встрече со «слабодушными», (а их было
видно сразу, ведь они не касались земли), он не торопился, как
прежде, а наоборот – замедлял шаг, ставя перед собой задачу
ценного наблюдения за этой мезгой общества. Теперь Гомозов
всецело ощущал необычайный духовный трепет, свое внутреннее
превосходство, верх, над безвольными, заполонившими город,
ватноумными существами.
***
В понедельник на свой законный трудовой пост Филолет
Степанович
