«ойкали», слыша о диковинных чудищах, живущих в глубине Великолесья и у Доувенских гор, о людомарах и дремсах, которые обитают там же и сражаются с чудовищами.
Никто не слушал Рана с большим вниманием, чем эти три девушки. И, хотя их любовные ласки были хороши, но более всего его влекло к ним их внимание и охотное слушание его речей.
Сбросив с себя одежду, он прыгнул в Ласковку и поплыл. Продираясь сквозь камыши, он улыбался. Он уже приготовил для них очередной рассказ и предвкушал и представлял вид их личиков, благоговейно внимающих ему.
Однако, сестры встретили его отстраненно. Едва он заговорил, как Эйса – она была старшая – остановила его:
– Незачем, – сказала она, – не теперь. – Она помолчала, переглядываясь с Тисой и Мисой. Те кивнули. – Ран из рода Поров, мы пришли сказать тебе, что матушка хочет говорить с тобой, когда Владыка спустится во тьму.
– Хорошо, я буду говорить с ней, – отвечал разочарованный юноша. Честно признаться, он придавал немного значения колдовству пасмасов. Среди холкунов имелось поверье, что пасмасские хласиты – это всего лишь прощелыги, зарабатывавшие на дремучести пасмасов. У холкунов тоже были колдуны – хол-холы, и они были настоящими кудесниками, не чета хласитам.
– Ты будешь?.. – выдохнула Эйса. – Ты согласен? – Она, казалось, сама не верила тому, о чем спрашивала.
– Да. Но зачем я ей понадобился?
– Мы не знаем, – отвечала Миса. – Она не сказала.
– Если ты согласен, то говори с нами, рассказывай, нам любо тебя слушать. – Девушки скинули свои платья, загнали Рана в воду и, взявшись за руки, стали водить вокруг него хоровод.
***
Повоз открыл глаза и повел по сторонам мутным взоров. Он с трудом отыскал в голове отрывки недалекого прошлого. Его глаза все это время буравили скатерть на столе. В уши влетал щебет Теллиты, которая разговаривала с ним, убирая со стола. Сыновей подле него не было. Горло болело от пения.
Холкун потер руками щеки.
– Умаялся ты, любый мой, – жена была в благодушном настроении от предвкушения поездки в город, – дай-ка проведу тебя. – Она подняла его под руку и повела к постели.
– Где… эти?
– Сыны?
– Ыгы…
– Убегли, а Сате в доме…
– Чего это?
– Плачет он. Ты ему затрещину поставил за то, что он плохо пел.
– А? Я? Это правильно. Холкун не может плохо петь. Не должен холкун… – Он не договорил, икнул, и повалился на кровать. Тело тут же обмякло и, будто провалилось в бездонную пропасть. Его качало и кружило, обваливая все ниже и ниже.
Постепенно темнота прояснилась, и Повоз нашел себя сидящим на стуле в доме отца в Фийоларге. Как и всегда, отец мастерил обувь, сидя в дальнем углу комнаты первого этажа их дома, старого, но добротного дома. У Повоза ныл зуб, а потому он всхлипывал, тихо постанывая и посапывая.
