русской культуры Первом Всероссийском съезде библиотекарей. Теперь, три месяца спустя, на дорогах Европы, в распахнувшемся перед ним мире – в иностранных городах, в языках, которые влетают в его настороженные уши, в библиотеках, в музеях, в восхождениях на горы – нащупывает, примеряет различные жизненные пути для себя. Нет, не мечется в поисках нового, яркого, а целенаправленно, осознанно ищет самого себя и свое, Сергея Бернштейна, место. Пробует на вкус то одно, то другое. Прежде всего языки: совершенствует немецкий, сетует на вавилонское многообразие языков и диалектов в Швейцарии, мешающее углубленно освоить классический вариант хоть одного из них. Прилежно посещает библиотеки, где занимается “изучением вопросов каталогизации и расстановки книг”, как ему было поручено университетским кружком. Пишет для “Школы и Жизни” – незадолго до того, в 1910 году, появилось в Петербурге периодическое издание, вплоть до революций 1917-го просуществовавшее, еженедельная педагогическая газета либерально-просветительского толка, где сотрудничали видные русские педагоги, к которой давались в качестве приложения монографии по воспитанию. В том, что касается выбора жизненного пути, Сергей напорист и даже отбрасывает на время свою почтительность: матушка получает вежливый, но строгий выговор за то, что не прислала вовремя последнего номера газеты, из-за этого он не знает, напечатана ли его корреспонденция и следует ли ему посылать новую. На “Школу и Жизнь” он возлагает большие надежды: подумывает о возможности постоянного заработка на время учения в университете: семья обеспеченная, но он, мужчина, не намерен жить на отцовское наследство.
Немало отозвалось потом в его дальнейшей жизни: любовь и восприимчивость к языкам, качество, которое он в себе открыл; великолепные европейские библиотеки, которые научился ценить, и библиотечное дело, к которому и раньше чувствовал интерес; педагогика в разных ее проявлениях, от сотрудничества в прессе до игры с маленькой Муськой, дочкой двоюродной сестры. До времени возникшее отцовское чувство и тут его не оставляет: он занимается фотографией с мальчиком, сыном хозяйки; вдумчиво относится к переписке с младшим братом: обсуждает текст, который оказался “слишком философским”, и сочиняет новый, много времени и внимания уделяет племяннице…
Однако самое существенное открытие, сделанное Сергеем Бернштейном в путешествии, касалось его самого, он его так и отмечает как главное:
Главное, что за границей совершенно исчезает моя обычная узость и специализация. Невольно переходишь от предмета к предмету, от вопроса к вопросу: газеты, библиотеки, музеи, озеро, Альпы, немцы, швицеры и русские колонии и все воспринимается как одно целое, как единая картина единой жизни.
(В скобках заметим, что не обошлось и без “профессорской рассеянности”, тоже рановато давшей о себе знать: “Я остался в Женеве на 6-ое сент<ября>, чтобы слушать концерт, сыгранный 6-го авг<уста>, <…> опоздал ровно на месяц”.)
