по (ту) сторонний делу разговор: туманный, приблизительный, субъективный.
Они говорили, впрочем, дозволенное и знакомое, и, если бы Иван Матвеевич услышал незнакомое, то принял бы его наверняка за недозволенное.
«Вам нравится пурпур розы, а мне отблеск камина – от этого никому не тепло!» – до него доносилось.
У мертвых свои рифмы – у живых свои.
Пурпур розы и отдаленные седых людей угрозы.
Отблеск камина – постановление Совмина.
Откроешь пушкинскую дверь, в лесу за нею – Пушкин-зверь.
Пушкин писал иначе и потому ему шили сапоги и для него пекли кулебяки; при жизни он всегда был сыт и обут.
Когда умирает стрекулист, другие стрекулисты не понимают этого и продолжают считать его живым: стрекулисты – вечно живые – одна нога наружу!
Иван Матвеевич мыслил предметно, а для кого-то и сам он был мыслью, разлитой в мировом пространстве и материализовавшейся на брегах Невы.
Некогда: пусть так!
В ночном магазине, с той стороны, где продавались бакалейные товары, лежал сыр, слишком большой и чересчур пахучий, чтобы поблизости удобно было спать.
В Институте экспериментальной медицины к жизни научились возвращать сыры с истекшим сроком хранения – их было опасно есть, но можно было установить в спальне в качестве ароматического снотворного.
Продавцы спали мертвым сном.
Зодченко стоял с припухшими от сна веками.
Они заговорили о холодности третьего абонемента – абонемент был для мертвых.
Известное обоим лицо непременно должно было оживить действие.
– Он приезжает, нисходит.
– Он или она?
– Един в двух лицах.
Глава седьмая. Как мертвые
Зодченко питался святым духом и потому головки сыра ему хватало надолго.
Сыр был овечий и приготовлялся в специальном корыте. Когда муж Александры Станиславовны был жив, Зодченко брал сыр у него напрямую – Шабельский творил чудеса в корыте; когда же его не стало, Зодченко продолжал покупать сыры исключительно от него, но уже восстановленные по науке.
Михаил Михайлович считал сыр божественным и буквально на него молился.
Мельник и Пасечник спали, как мертвые и потому ни в каком сыре не нуждались.
Мельник помимо перемола увлекался вышитыми вещами – Пасечник помимо пчел – предметами личной гигиены; еще Пасечник шил сапоги для Пушкина, а Мельник делал для него кулебяки: оба были стрекулисты и не понимали, что Пушкин умер.
«Умер – так лежал бы на кладбище, – они рассуждали, – а поскольку он в мавзолее – значит, вечно живой!»
Вопрос был переворочен, кажется, на все стороны.
Интеллект представляет себе отдельное (Пушкин был отделен), но ясно интеллект представляет себе лишь неподвижное – Пушкин же, с божьей помощью, мог двигаться!
