я здесь.
Всё, что бы ни делал дедушка, мне очень хочется получше разглядеть, потому что он всегда делает что-то для меня новое и неизвестное. Потому что он у нас – мастер.
Так и бабушка про него мне недавно сказала:
– О, дид Захарий, вин такий! Вин у нас майстэр.
Я даже заметил, что бабушка и мама при нем вслух не называют коровник коровником. В этом – втором на нашем подворье строении – есть разные половины: в одной ночует Красуля и в отдельных от нее закутах спят куры и утки, а на другой половине, с двумя большими окнами, – дедушкино хозяйство, его мастерская. Он так и говорит обычно: «Ну, пиду в майстерскую».
– Диду, а що ты робыш? – заискивающе спрашиваю я у него, став сбоку.
– Хм-хм, – не спешит он отвечать. – Що роблю?.. Хиба ж цэ робота? Так, дратва.
– А для чого вона тоби… дратва?
– Для чого? Хм-хм… А щоб тэбэ… за вуха драты.
– А защо ж… драты?
– А щоб ты не був такий вэлыкий шкоднык, – ухмыляется он. – Щоб не залазыв на стол з ногамы, колы люды снидають чи вечеряють.
Услышав про такое ожидающее меня наказание, я на всякий случай начинаю подхныкивать.
– Ну, нэ лякайся, – утешает меня дед. – Дратва – вона зовсим нэ для того.
– А для чого ж? – приобадриваюсь я.
– Бачиш чобот? – он поднимает с пола старый мятый сапог. – Дывысь, яка дырка збоку. У таку дырку скильки болотяки и пыли зализэ? От для того и дратва, щоб цю дырку зашиты.
Он сует мне в левую руку конец конопляной веревки.
– Зараз будэш мэни робыты дратву. Бо цэ щэ нэ дратва. Достает с одной из многочисленных деревянных полочек, приделанных к стене, темный кусок воска.
– На. Дэржи воск у правой руци и вощи коноплю що сылы. И як навощиш добрэ, вона станэ дратвой.
Воск в моей ладони тверд, как камень, необычное занятие забирает меня за живое. «Живк-живк…жик-жик…» Постепенно комок начинает размягчаться и пахнуть ульем, а веревка делается всё темней и жирней.
Вижу, дедушка доволен моим вощением:
– До-обра выйшла дратва! Нэ згные.
Но всё же он забирает у меня воск и веревку и сам еще и еще вощит ее напоследок.
Не успеваю я отдышаться от нелегкого для моих рук дела, как он, вижу, снимает с полки и просовывает в старый сапог какую-то светлую деревянную чурку.
– А цэ що, диду?
– Колодка, – объясняет он. – Щоб кожа на сапози нэ зморщылась, а була ривна. Сапог без колодки не зробыш.
Я озираюсь на полку и вижу, что там стоят еще несколько разного размера чурок и чурочек.
И вот уже наша с ним дратва усилием дедовых напрягшихся пальцев то входит на железном поводке внутрь сапожного края, то высовывается наружу. Так раз за разом, раз за разом – и от дырки не остается следа.
– Ого! – любуюсь я дедовым изделием.
Но
