делают. На глазах была очень плотная повязка – даже и надеяться нечего, что она сокользнёт или ещё что-то в этом роде. Руки в наручниках так и остались налитыми холодом и тупой болью, но за плечи явно кто-то держал, иначе бы он не смог стоять на коленях и грохнулся бы лицом вниз. Дышать было намного легче, и несло какой-то бредовой смесью пыли, шерстяной одежды, холодного металла и духов разных оттенков. Ужасно хотелось закашляться, но отчего-то Райнхард не спешил этого делать – сейчас он чуть ли не кожей ощущал множество людей вокруг, больше десятка точно, которые воспринимали его очень злобно, как минимум… Что-то подобное он ощущал и в юности, когда кайзер не скупился на титулы за победы, и каждый поход по ковровой красноте между стоящими навытяжку обычно злобными свидетелями его торжества был окутан такой тошнотворной ненавистью, что кто другой мог и споткнуться на ровном месте, а то и рухнуть на подкашивающихся ногах. Ни тогда, ни сейчас он не боялся – но молча выжидал и не торопился с телодвижениями. Но сейчас на шее под рубахой висел нательный крест, – и, как ни странно было это ощущать, он как будто сам шевельнулся и завибрировал секунды на три… Может быть, Кирхайс? Кулон, полученный от призрака основателя рейха, к счастью, остался в кабинете – но с тех пор ни того, ни другого Райнхард поблизости не ощущал. Разве что Катерозе перед свадьбой, так напугавшая его словами про своё сходство с Кирхайсом – тогда ему на секунду показалось, что он слышит смех погибшего друга… Опять на ум пришла озорная мысль – осведомиться, нет ли на горизонте грозы, ага… Кто ж вы такие, злобные тени, радующиеся тому, что получили наконец власть мучать меня? Обличье-то у вас точно людское, надо полагать… Но так жёстко жать за больное плечо, ах, этак через несколько минут я не смогу сдерживаться и закричу, несмотря на всю выдержку.
Но у него отчего-то хватило сил не закричать и даже не скривиться от боли в плече и руках, когда его сильно встряхнули и поволокли куда-то – судя по чётко различимому стуку каблуков, конвоиров было двое. Тащили недалеко, но нарочито грубо держали и так, чтоб оставался на коленях – явно с умыслом. Он не сопротивлялся, но и не помогал – и, вопреки ожиданиям присутствующих, как позже оказалось, молчал. Это порядком разозлило кого-то, и чей-то хриплый трескучий тенор с явным неудовольствием рявкнул едва ли не над ухом:
– Это что ли, знаменитый белобрысый сопляк, получается? А чего он не разговорчив-то?
Райнхард осторожно вздохнул, чтобы не дёрнуться всем телом – давно он не слышал этого старого оскорбления, но именно то, что он слышит его на Одине, уже хорошо объясняло, какого сорта тут командиры… Эх, предупреждала же его Катерозе, что старая аристократия однажды улучит момент для мести – а он только посмеялся. Самоуверенный мальчишка…
В ответ раздалось вполне приятное контральто:
– Да он же под парализатором ещё, по всей видимости. И потом, вы сами на месте этого красавца много бы
