В Германии с начала прошлого века, если не ошибаюсь с двадцатых годов, этот напиток не знает себе равных. У него поистине мистическое значение, он, знаете ли, располагает к откровенности. Скоро вы в этом убедитесь, потому что всё о себе расскажете, хотя и не планируете.
– О, боюсь, мне это не грозит, – пококетничала Милена.
– Дед категорически не приемлет телевизора, считает его вульгарностью, не говоря уже о компьютерах и прочей современной… э…
– Ты несколько преувеличиваешь моё отшельничество. Просто я стал слишком э… взрослым для пустой суеты.
– Ну, в общем, современным средствам связи он предпочитает тишину и полумрак, и, конечно же, живую беседу.
– А о чём мы будем беседовать? – не сдержалась Милена.
– Только, дед, прошу тебя, не о философии, – умоляюще сказал Платон. Он знал широту интересов своего деда и с горечью понимал, что ни философией, ни баховскими клавирными концертами современную девушку в постель не уложишь. Это же мысль очевидная. А кроме постели его сейчас мало что интересовало.
– Отчего же нет? – спросила Милена, – Это должно быть очень интересно.
– Какой толк в философии? – слегка раздражился Платон, и тут же понял, что поступил опрометчиво. Сейчас дед его заклюёт.
– А какой толк в живописи, мой мальчик, в музыке, балете? – спокойно отозвался старый Кантор, ставя перед молодыми людьми высокие стаканы, наполненные запотевшей тёмной жидкостью с тонкими дольками лимона на поверхности.
– Художники и композиторы украшают жизнь, улучшают её, а все эти твои изворотливые болтуны только осложняют её и запутывают! – всерьёз начал кипятиться Платон, боясь, как бы дед не утомил Милену. – Ну вот скажи, дед, что создают философы? Тяжкие раздумья?
– Твои выводы относительно философии несколько преждевременны, мой мальчик, – спокойно сказал Пётр Кантор, наливая солидную порцию радлера теперь уже для себя. – А впредь попрошу не раздражаться и не учить старого деда. Я ещё не выжил из ума окончательно и отлично помню, о чём следует говорить с молодыми и красивыми женщинами. Так вот, с такой прекрасной девственной Артемидой говорить полагается исключительно о любви! Надеюсь, эта обязанность уже перешла тебе по наследству, юноша.
– Час от часу не легче. Дед, ты бредишь? – Платон нерешительно закашлял, испугавшись желания старика выглядеть перед Миленой паладином на коне. Ему захотелось взять газету с буфета и спрятаться за ней, как он это неоднократно проделывал в детстве.
– Напротив, мой мальчик, я мыслю предельно ясно. Или ты перестал доверять своему старому деду? Разговоры о вечной любви – это удивительный фимиам из наслаждения и опасности, это волнение и неподдельный интерес. Или я всё позабыл?
Милена не без удовольствия наблюдала эту лёгкую перепалку двух поколений. Ей пришёлся по вкусу странный пивной коктейль под названием
