тётя, выглядывая из окна второго этажа. Надеюсь, она не слышала моих речей.
А почему бы и нет? Еда всегда спасает, и в горе, и в радости. Кажется, там завалялась ведро мороженного. Оно было бы кстати.
Я прошёл через нашу лавочку на первом этаже и поднялся наверх. За лавочкой следит моя тетя Лиза. Она продаёт вязанные и сшитые вручную вещи, которые производит тоннами по ночам в своей мастерской. Эта работа убивает её. Она часто болеет, почти не спит, но она счастлива и всегда жизнерадостна. После смерти её сестры Ланы, моей матери, она зарылась в работу. Это ей помогло справится с горем, в отличии от её мужа Роберта. Он сильно запил, но всё-таки смог вырваться на работу. Ему помогло утешение в виде меня, которое давало о себе знать каждый день в школе по слухам и жалобам. Кроме всего, мне требовались ресурсы для моего творчества и существования, без которого ни моя жизнь не имела смысла, ни жизнь тёти Лизы, по её словам. Это сдерживало его, как мы думали.
Когда-то давно мы каждый месяц собирались всей семьей за одним большим столом и обсуждали всё что только приходило в голову. Но это тоже исчезло, источилось с годами, так же как множество мне близких людей, как мои родители, Лана Хиллс и Гордон Мэнс, когда-то счастливая семья, погибшая при шторме в Карибском море. Я не подпущу никого к себе ближе, чем на метр, никогда. Это слишком больно. Само их существование внутри моего сердца уже ранит и приносит боль. И я буду бороться с этим, пока не смогу спокойно остаться один и дожить свою никчемную жизнь.
На обед тётя приготовила шикарный крем-суп из грибов, который я обожал с детства. Как раз его она подавала на стол, когда мы собирались вместе. Она его готовила только для меня, потому что больше никто не переносил его вкуса.
После совместного обеда с моей тётей, я вошёл в распахнутую дверь моей комнаты. На стене весела картина с орлом. Ею все восхищались, потому что она занимала всю стену и была искусно написана маслом. А мне она безумно не нравилась. Это мой подарок маме на её последний во всех смыслах день рождения. После её смерти это единственное, что я забрал себе. Эта чёртова картина так ей нравилась, что я навсегда запомню её улыбку… Ах да, в углу картины красовалась подпись «Кью Хиллс», то есть я. И это вторая причина почему она мне не нравилась.
Прямо под картиной располагался мольберт, как мотиватор творить. Но почему-то это так не работало. На холсте был набросок портрета, находившегося там уже многие дни. Я долго работал над ним, воссоздавая каждую морщинку, каждое пятнышко на их лицах. Наконец он был закончен, и я принялся его расписывать, выводя каждую черту. Это был портрет моих родителей – глубокая рана на моём сердце, которая долго будет заживать. Я просто не хочу их забывать, так вот просто отпустить их. Я просто не могу.
Солнце уже давно село, а я только смываю краску с рук, смотря в окно. Вечерние огни города – моя мечта. Я всегда хотел их перенести на холст и на нынешнем месте это получится отлично. Заклеив пластырем шрам посреди лба, я лёг в кровать, но не мог уснуть. Я смотрел на всё те же далёкие огни города и почему-то думал о Мэте. Чем-то
