разделение и противопоставление между трансцендентальным и мирским «я» столь же обманчивы, сколь и их наивное отождествление: у нас просто нет и не может быть того языка, на котором это отношение могло бы быть выражено[191].
По сравнению с Финком и особенно с Гуссерлем позиция Ришира выглядит как своего рода шаг назад, к Канту. Вслед за Кантом Ришир настаивает на том, что от трансцендентальной иллюзии избавиться нельзя[192]; значит, делает вывод Ришир, для того, чтобы преодолеть догматизм мышления, надо «сдаться» злому гению и признать, что я (феноменолог, человек, ограниченное, фактичное, воплощенное существо – а вовсе не трансцендентальное эго) не могу постоянно и достоверно различать мои собственные мысли и те, что навязаны мне извне[193]. Гиперболизированная редукция как приостановка всех «готовых к употреблению» смыслов выводит нас туда, где различие между «настоящим» и «иллюзорным» мышлением невозможно, да и не нужно. Все статические формы существования смысла, фиксированные с помощью тех или иных «символических структур», всякий смысл, который может быть так или иначе положен, определен и схвачен как таковой – все это подпадает «под удар» новой редукции. Если в области символического установления, в мире безличных смысловых структур соблазн догматизма[194] непреодолим, то, значит, надо эту область покинуть. Статичные, готовые, претендующие на достоверность смыслы не относятся к области феноменологического как такового; мы не можем «отменить» символическое установление, потому что оно вписано в саму структуру языка, однако мы можем попытаться «выпрыгнуть»[195] из него. И если интенциональный акт учреждал, фиксировал и даже «объявлял»[196] смысл вещи, «предвосхищая» бесконечную ноэму на основе конечного числа апперцепций[197], то, значит, новая, более радикальная редукция должна вывести нас за пределы интенционального отношения[198] к миру, другим и самому себе и привести к структуре более глубокой и «комплексной», чем интенциональность[199]. Отказываясь от «предпосылки тождества»[200] по отношению к миру, феноменолог отказывается и от гипотезы, согласно которой его собственное «я» есть нечто самотождественное, res cogitans, которая, подобно плавящемуся воску, хоть и меняется, но постоянно сохраняет свою «сущность»[201]. Если воспользоваться лакановской оптикой, то можно продолжить мысль Ришира следующим образом: a certe videre videor, говорит Декарт, но утверждение, согласно которому субъект акта videre и субъект акта videor – это один и тот же субъект, исходит из предпосылки самоидентичности, то есть в конечном счете опирается на тот же самый онтологический симулякр.
Ришировское превращение редукции из изменения модуса полагания в эстетический прием позволяет выявить всю условность «сцены сознания», на которой суверенное и самотождественное cogito ставит спектакль собственного
Ср. «Этой
Ришир называет его «трансцендентальной склонностью»
«Суть гиперболического ἐποχή состоит, прежде всего, в приостановке… всех привычных интенциональных отношений»
Строго говоря, речь у Ришира идет об отказе от «символической тавтологии бытия и мышления», основанной на предпосылке «симулякра темпоральности»
В этой концепции «субъекта в неустанном становлении», в постоянной работе субъективации, то возникающего из окружающей его анонимной среды, то погружающегося в нее обратно, заметно влияние как Левинаса, так и постструктуралистов, в частности, Лакана и Фуко.
