иначе мое сердце сжимается от боли.
Внезапно Финн поднимает голову.
– Ты можешь остановиться?
Обескураженная, я торможу и съезжаю на обочину.
– Что случилось?
Он встряхивает головой.
– Ничего. Просто мне нужно побыть здесь немного.
Он выходит из машины, раздается легкий скрип двери, когда он захлопывает ее. Я нехотя следую за братом, потому что раньше мы здесь никогда не останавливались: ни разу с тех пор, как развесили ленточки и установили белый крест. Это священное место, и в то же время здесь чувствуешь себя тяжело. А Финну опасно находиться на земле, окутанной таким эмоциональным напряжением.
– Что делаешь? – интересуюсь я, стараясь говорить как можно спокойнее, следуя за ним к краю, где начинается крутой обрыв.
В этой самой точке мамина машина перевернулась во время нашего последнего разговора. Так мы балансировали у обрыва, и пальцы наших ног немного выступали за край скалы. Отсюда были видны погнутые стволы деревьев, поврежденные упавшим на них сверху автомобилем, внутри которого находилась мать. Тошнота подступает к горлу.
– Как думаешь, она умерла раньше, чем машина упала на дно ущелья? – спрашивает он, его голос звучит безучастно.
Мое сердце сжимается.
– Не знаю.
Конечно же, я задумывалась об этом, но ответа я не знаю. Отец нам никогда не рассказывал, а я не осмеливалась спросить.
– А что ты думаешь о той, другой машине? – задает очередной вопрос Финн, устремив взгляд вниз расщелины.
Я делаю глубокий вдох, затем выдох, пытаюсь оттолкнуть нахлынувшее чувство вины куда-нибудь подальше, куда-нибудь за эту гору, за острые скалистые вершины, в океанские воды.
– Не знаю, – и здесь я абсолютно честна.
Это правда, потому что папа не рассказывал, что случилось с пассажирами, которые находились в другой машине. Кто они и сколько их было. Отец посчитал, что я и без того ощущаю достаточную вину без какой-либо основательной причины, боли и страдания. Он вообще сторонился этой темы и запретил нам на неделю включать телевизор, на случай, если вдруг в новостях появится репортаж о трагедии. Вы можете подумать, что это безумная мера, но я утонула во всепоглощающей тоске, поэтому даже не заметила.
Проблема заключалась в том, что это не спасло меня от чувства вины.
Потому что я убила людей.
Я внимательно вглядываюсь в подножие горы, во вмятины, оставшиеся на деревьях после падения на них искореженных машин, в поврежденный лесной массив… Все слишком очевидно. Кем бы ни был тот, с кем столкнулась на трассе мама, он должен был погибнуть. Это несомненно.
И все по моей вине. Я их убила точно так же, как и свою мать.
Единственным насущным вопросом оставалось то, как много их было в том автомобиле? Был ли это один человек? А может быть, пара? Или даже целая семья?
– Как думаешь, там были дети? – осторожно спрашиваю я.
Даже мысль об
