рассказывает, что даже такого нервного пса ему удалось подманить с помощью ласки – «единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло… Они напрасно думают, что террор им поможет. Не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему».
К профессору Преображенскому приходит пациент, ранее им оперированный. Про себя Шарик называет странного посетителя «фруктом». «На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали в ржавый табачный цвет, морщины расползались на лице у фрукта, но цвет лица был розовый, как у младенца. Левая нога не сгибалась, ее приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень. От интереса у пса даже прошла тошнота». Пациент в восторге от результатов операции по омоложению, он благодарит профессора, хвастается сексуальными подвигами, отсчитывает Преображенскому пачку денег.
Следующая пациентка скрывает от врача свой возраст (ей около 55 лет). Она влюблена в молодого человека, годящегося ей в сыновья. Женщина умоляет Профессора «помочь ей» как можно быстрее. Профессор обещает пересадить ей яичники обезьяны и прооперировать у себя за дополнительную плату во избежание лишней огласки. «Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук. «Похабная квартирка, – думал пес, – но до чего хорошо! А на какого черта я ему понадобился? Неужели же жить оставит?» Шарик осваивается в квартире. Его любимое место – кухня, где властвует кухарка Дарья Петровна.
Вечером профессора навещают четыре весьма странных посетителя. Это представители домоуправления Они проходят в квартиру прямо в обуви, чем сильно раздражают хозяина. «Вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские», – с неудовольствием заявляет он. Все домкомовцы одеты одинаково. Приглядевшись, профессор идентифицирует в одном из вошедших женщину и разрешает ей остаться в кепке, а остальных заставляет снять головные уборы. Председатель домоуправления Швондер, с ненавистью глядя на Преображенского, требует, чтобы профессор подумал об «уплотнении» – в квартире семь комнат, а проживает он один. «Я один живу и работаю в семи комнатах, – отвечает Филипп Филиппович, – и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку… У меня приемная – заметьте – она же библиотека, столовая, мой кабинет – 3. Смотровая – 4. Операционная – 5. Моя спальня – 6 и комната прислуги – 7». Швондер замечает: «Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого в Москве. Даже у Айседоры Дункан». «В спальне принимать пищу, – заговорил профессор слегка придушенным голосом, – в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень
